Прядите, дни, свою былую пряжу,
Живой души не перестроить ввек.
Никогда с собой я не полажу,
Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает,
Так и клонит в сон…
Протяжный ветр рыдает,
Своей верхушкой черной
Он просто столб позорный —
На нём бы вешать
Иль отдать на слом.
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Ночьми не голосили.
Что сам я петухом
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
На небе не видать.
Выдергивая нитку из кудели,
Ведет беседу мать.
Внимает той беседе,
С лежанки свесив
И как я их прищурю,
Из сказочной поры:
А мать — как ведьма
С киевской горы.
Не знаю, болен я
Но только мысли
В ушах могильный
С рыданьем дальних
Я веки мертвому себе
Два медных пятачка.
Могильщику теплее станет, —
Себя сивухой остаканит.
И скажет громко:
Но одолеть не мог никак
Милая спросила: «Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель».
Я ответил милой: «Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель».
Согласно свидетельству Софьи Андреевны Толстой, третьей и последней супруги Есенина, в октябре 1925 года он увлекся созданием небольших стихотворений. В итоге на свет появились около десятка коротких произведений, состоящих из шести или восьми строк. Среди них – «Голубая кофта. Синие глаза…». Скорей всего, текст связан с отношениями Сергея Александровича с новой женой, официально брак с которой был заключен в сентябре 1925 года. Главное доказательство в пользу этой версии – лирический герой называет женщину, находящуюся рядом с ним, «милой». В эпитете чувствуется нежность, но в нем сложно отыскать любовь или страсть. Согласно свидетельствам современников, романтических чувств Есенин к Толстой не испытывал, причем холодность свою скрыть особо не пытался. Многие друзья и знакомые не могли понять, зачем он вообще в третий раз женился. При этом Софья Андреевна его любила очень сильно. По словам ее матери, «большей преданности нельзя найти». После смерти Есенина Толстая проделала невероятную работу по сохранению, упорядочиванию и популяризации наследия поэта.
В стихотворении «Голубая кофта. Синие глаза…» состояние лирического героя передано через упоминание природного явления. Центральным образом произведения становится метель. Женщина в тексте – заботливая, внимательная, участливая, понимающая. Во второй строчке она спрашивает мужчину: «Крутит ли метель?». Здесь есть не только желание поинтересоваться погодными условиями, но и справиться о душевном состоянии возлюбленного. Героиня для обеспечения его комфорта, для создания уюта в доме готова затопить печку, застелить постель. Описанная в стихотворении женщина относится к тому типу представительниц прекрасного пола, с которыми мужчине всегда хорошо и спокойно, которые способны сделать жизнь хоть чуточку, но лучше. Можно предположить, что именно такой была и Софья Андреевна. Есенин, женившись на ней, вероятно, пытался найти тихую гавань, обрести настоящую семью, остепениться. К сожалению, не получилось. В стихотворении «Голубая кофта. Синие глаза…» лирическому герою психологически тяжело. Тем не менее, находящаяся рядом женщина явно облегчает его страдания. Недаром в последней строке он признается: «…У меня на сердце без тебя метель». Толстая для Есенина спасением не стала. 28 декабря 1925 года поэт покончил с собой, находясь в номере петербургской гостиницы «Англетер».
Прядите, дни, свою былую пряжу,
Живой души не перестроить ввек.
№ 4 Никогда с собой я не полажу,
Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает,
Так и клонит в сон.
Протяжный ветр рыдает,
№ 12 Как будто чуя
Своей верхушкой черной
№ 16 Гнусавит хрипло
Он просто столб позорный —
№ 20 На нем бы вешать
Иль отдать на слом.
Меня повесить нужно,
№ 24 Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
№ 28 Стране родной.
№ 32 Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
№ 36 Ночьми не голосили.
Что сам я петухом
№ 40 Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
№ 44 Визжит метель,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
№ 48 Ледяной туман,
№ 52 Луну, наверное,
На небе не видать.
№ 56 Выдергивая нитку из кудели,
Ведет беседу мать.
№ 60 Внимает той беседе,
С лежанки свесив
№ 64 Пугливые соседи,
№ 68 И как я их прищурю,
Из сказочной поры:
№ 72 Показывает дулю,
А мать — как ведьма
С киевской горы.
Не знаю, болен я
№ 76 Или не болен,
Но только мысли
В ушах могильный
С рыданьем дальних
№ 84 В гробу я вижу
Я веки мертвому себе
№ 88 Спускаю ниже,
Два медных пятачка.
№ 92 С мертвых глаз,
Могильщику теплее станет, —
№ 96 Себя сивухой остаканит.
И скажет громко:
№ 100 Буйствовал немало.
Но одолеть не мог никак
Pryadite, dni, svoyu byluyu pryazhu,
Zhivoy dushi ne perestroit vvek.
Nikogda s soboy ya ne polazhu,
Chuzhoy ya chelovek.
Khochu chitat, a kniga vypadayet,
Tak i klonit v son.
Protyazhny vetr rydayet,
Kak budto chuya
Svoyey verkhushkoy chernoy
On prosto stolb pozorny —
Na nem by veshat
Il otdat na slom.
Menya povesit nuzhno,
Skrestiv mne ruki za spinoy:
Za to, chto pesney
Khriploy i neduzhnoy
Chto yesli byl by v sile,
To vsem by petukham
Ya vydral potrokha,
Nochmi ne golosili.
Chto sam ya petukhom
Pered rassvetom kraya,
Ottsovskiye zavety popiraya,
Kak budto by kaban,
Kotorogo zarezat sobralis.
Na nebe ne vidat.
Vydergivaya nitku iz kudeli,
Vedet besedu mat.
Vnimayet toy besede,
S lezhanki svesiv
Chto on pokhozh
Na chernuyu sovu.
I kak ya ikh prishchuryu,
Iz skazochnoy pory:
A mat — kak vedma
S kiyevskoy gory.
Ne znayu, bolen ya
V ushakh mogilny
S rydanyem dalnikh
V grobu ya vizhu
Ya veki mertvomu sebe
Dva mednykh pyatachka.
S mertvykh glaz,
Mogilshchiku tepleye stanet, —
On tot zhe chas
Sebya sivukhoy ostakanit.
I skazhet gromko:
No odolet ne mog nikak
Ghzlbnt, lyb, cdj/ ,ske/ ghz;e,
;bdjq leib yt gthtcnhjbnm ddtr/
Ybrjulf c cj,jq z yt gjkf;e,
[jxe xbnfnm, f rybuf dsgflftn,
Nfr b rkjybn d cjy///
Ghjnz;ysq dtnh hslftn,
Cdjtq dth[eirjq xthyjq
Jy ghjcnj cnjk, gjpjhysq —
Yf ytv ,s dtifnm
Bkm jnlfnm yf ckjv/
Vtyz gjdtcbnm ye;yj,
Crhtcnbd vyt herb pf cgbyjq:
Pf nj, xnj gtcytq
[hbgkjq b ytle;yjq
Xnj tckb ,sk ,s d cbkt,
Nj dctv ,s gtne[fv
Z dslhfk gjnhj[f,
Yjxmvb yt ujkjcbkb/
Xnj cfv z gtne[jv
Gthtl hfccdtnjv rhfz,
Jnwjdcrbt pfdtns gjgbhfz,
Rfr ,elnj ,s rf,fy,
Rjnjhjuj pfhtpfnm cj,hfkbcm/
Yf yt,t yt dblfnm/
Dslthubdfz ybnre bp reltkb,
Dtltn ,tctle vfnm/
Dybvftn njq ,tctlt,
C kt;fyrb cdtcbd
B rfr z b[ ghboeh/,
Bp crfpjxyjq gjhs:
F vfnm — rfr dtlmvf
C rbtdcrjq ujhs/
Yj njkmrj vsckb
D eif[ vjubkmysq
C hslfymtv lfkmyb[
Z dtrb vthndjve ct,t
Ldf vtlys[ gznfxrf/
Vjubkmobre ntgktt cnfytn, —
Ct,z cbde[jq jcnfrfybn/
Yj jljktnm yt vju ybrfr
Прядите, дни, свою былую пряжу,
Живой души не перестроить ввек.
Никогда с собой я не полажу,
Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает,
Так и клонит в сон…
Протяжный ветр рыдает,
Своей верхушкой черной
Он просто столб позорный —
На нем бы вешать
Иль отдать на слом.
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то, что песней
Хриплой и недужной
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Ночьми не голосили.
Что сам я петухом
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
На небе не видать.
Выдергивая нитку из кудели,
Ведет беседу мать.
Внимает той беседе,
С лежанки свесив
И как я их прищурю,
Из сказочной поры:
А мать — как ведьма
С киевской горы.
Не знаю, болен я
Но только мысли
В ушах могильный
С рыданьем дальних
Я веки мертвому себе
Два медных пятачка.
Могильщику теплее станет,—
Себя сивухой остаканит.
И скажет громко:
Но одолеть не мог никак
Прядите, дни, свою былую пряжу,
Живой души не перестроить ввек.
Никогда с собой я не полажу,
Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает,
Так и клонит в сон.
Протяжный ветр рыдает,
Своей верхушкой черной
Он просто столб позорный —
На нём бы вешать
Иль отдать на слом.
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Ночьми не голосили.
Что сам я петухом
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
На небе не видать.
Выдергивая нитку из кудели,
Ведет беседу мать.
Внимает той беседе,
С лежанки свесив
И как я их прищурю,
Из сказочной поры:
А мать — как ведьма
С киевской горы.
Не знаю, болен я
Но только мысли
В ушах могильный
С рыданьем дальних
Я веки мертвому себе
Два медных пятачка.
Могильщику теплее станет, —
Себя сивухой остаканит.
И скажет громко:
Но одолеть не мог никак
Стихотворение Есенина С.А. — Метель
1 В тёмной роще на зелёных елях Золотятся листья вялых ив. Выхожу я н.
1 В шапке облачного скола, В лапоточках, словно тень, Ходит милостник.