Cтихи Есенина

Да! Теперь — решено. Без возврата

Я покинул родные поля.

Уж не будут листвою крылатой

Надо мною звенеть тополя.

Старый пес мой давно исдох.

На московских изогнутых улицах

Умереть, знать, судил мне бог.

Пусть обрюзг он и пусть одрях.

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах.

Когда светит. черт знает как!

Я иду, головою свесясь,

Переулком в знакомый кабак.

Но всю ночь напролет, до зари,

Я читаю стихи проституткам

И с бандитами жарю спирт.

И уж я говорю невпопад:

«Я такой же, как вы, пропащий,

Мне теперь не уйти назад».

Старый пес мой давно издох.

На московских изогнутых улицах

Умереть, знать, судил мне бог.

Дорогая, сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Эта прядь волос белесых —

Все явилось, как спасенье

Где цветут луга и чащи.

В городской и горькой славе

Я хотел прожить пропащим.

Вспоминало сад и лето,

Где под музыку лягушек

Я растил себя поэтом.

Клен и липы в окна комнат,

Ветки лапами забросив,

Ищут тех, которых помнят.

Месяц на простом погосте

На крестах лучами метит,

Что и мы придем к ним в гости,

Перейдем под эти кущи.

Все волнистые дороги

Только радость льют живущим.

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Эта улица мне знакома,

И знаком этот низенький дом.

Проводов голубая солома

Опрокинулась над окном.

Годы буйных, безумных сил.

Вспомнил я деревенское детство,

Вспомнил я деревенскую синь.

Я с тщетой этой славы знаком.

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

Тихо август прилег ко плетню.

Держат липы в зеленых лапах

Птичий гомон и щебетню.

В бревнах теплилась грозная морщь,

Наша печь как-то дико и странно

Завывала в дождливую ночь.

Как о ком-то погибшем, живом.

Что он видел, верблюд кирпичный,

В завывании дождевом?

Сон другой и цветущей поры,

Золотые пески Афганистана

И стеклянную хмарь Бухары.

Сам немалый прошел там путь.

Только ближе к родимому краю

Мне б хотелось теперь повернуть.

Все истлело в дыму голубом.

Мир тебе — полевая солома,

Мир тебе — деревянный дом!

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

По всему тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку.

Головой кивает мне навстречу.

Для зверей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверя лечит.

В глупой страсти сердце жить не в силе,—

В нем удобней, грусть свою уменьшив,

Золото овса давать кобыле.

Я иному покорился царству.

Каждому здесь кобелю на шею

Я готов отдать мой лучший галстук.

Прояснилась омуть в сердце мглистом.

Оттого прослыл я шарлатаном,

Оттого прослыл я скандалистом.

Мир таинственный, мир мой древний,

Ты, как ветер, затих и присел.

Вот сдавили за шею деревню

Каменные руки шоссе.

Заметалась звенящая жуть.

Здравствуй ты, моя черная гибель,

Я навстречу к тебе выхожу!

Окрестил нас как падаль и мразь.

Стынет поле в тоске волоокой,

Телеграфными столбами давясь.

И легка ей чугунная гать.

Ну, да что же? Ведь нам не впервые

И расшатываться и пропадать.

Это песня звериных прав.

. Так охотники травят волка,

Зажимая в тиски облав.

Кто-то спустит сейчас курки.

Вдруг прыжок. и двуногого недруга

Раздирают на части клыки.

Ты не даром даешься ножу!

Как и ты — я, отвсюду гонимый,

Средь железных врагов прохожу.

И хоть слышу победный рожок,

Но отпробует вражеской крови

Мой последний, смертельный прыжок.

Упаду и зароюсь в снегу.

Все же песню отмщенья за гибель

Пропоют мне на том берегу.

Мне грустно на тебя смотреть,

Какая боль, какая жалость!

Знать, только ивовая медь

Нам в сентябре с тобой осталась.

Твое тепло и трепет тела.

Как будто дождик моросит

С души, немного омертвелой.

Иная радость мне открылась.

Ведь не осталось ничего,

Как только желтый тлен и сырость.

Для тихой жизни, для улыбок.

Так мало пройдено дорог,

Так много сделано ошибок.

Так было и так будет после.

Как кладбище, усеян сад

В берез изглоданные кости.

И отшумим, как гости сада.

Коль нет цветов среди зимы,

Так и грустить о них не надо.

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот — и веселый свист.

Прокатилась дурная слава,

Что похабник я и скандалист.

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне, что я в бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

Все сжигает житейская мреть.

И похабничал я и скандалил

Для того, чтобы ярче гореть.

Роковая на нем печать.

Розу белую с черною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились —

Значит, ангелы жили в ней.

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной,—

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

Не ругайтесь! Такое дело!

Не торговец я на слова.

Запрокинулась и отяжелела

Золотая моя голова.

Как же смог я ее донести?

Брошу все. Отпущу себе бороду

И бродягой пойду по Руси.

Перекину за плечи суму,

Оттого что в полях забулдыге

Ветер больше поет, чем кому.

И, тревожа вечернюю гладь,

Буду громко сморкаться в руку

И во всем дурака валять.

Лишь забыться и слушать пургу,

Оттого что без этих чудачеств

Я прожить на земле не могу.

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Расшевеливаешь пламень уст

О моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

Жизнь моя? иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

Тихо льется с кленов листьев медь.

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Пой же, пой. На проклятой гитаре

Пальцы пляшут твои в полукруг.

Захлебнуться бы в этом угаре,

Мой последний, единственный друг.

И с плечей ее льющийся шелк.

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь — чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума.

Нашу прежнюю буйную рань.

Пусть целует она другова,

Молодая красивая дрянь.

Ах, постой. Я ее не кляну,

Дай тебе про себя я сыграю

Под басовую эту струну.

В сердце снов золотых сума.

Много девушек я перещупал,

Много женщин в углах прижимал.

Подсмотрел я ребяческим оком:

Лижут в очередь кобели

Истекающую суку соком.

Так чего ж мне болеть такому.

Наша жизнь — простыня да кровать.

Наша жизнь — поцелуй да в омут.

Этих рук роковая беда.

Только знаешь, пошли их на.

Не умру я, мой друг, никогда.

Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость.

Дороже юности и лета.

Ты стала нравиться вдвойне

И потому на голос чванства

Бестрепетно сказать могу,

Что я прощаюсь с хулиганством.

И непокорною отвагой.

Уж сердце напилось иной,

Кровь отрезвляющею брагой.

Сентябрь багряной веткой ивы,

Чтоб я готов был и встречал

Его приход неприхотливый.

Без принужденья, без утраты.

Иною кажется мне Русь,

Иными — кладбища и хаты.

И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль,

Что ты одна, сестра и друг,

Могла быть спутницей поэта.

Воспитываясь в постоянстве,

Пропеть о сумерках дорог

И уходящем хулиганстве.

Снова пьют здесь, дерутся и плачут

Под гармоники желтую грусть.

Проклинают свои неудачи,

Вспоминают московскую Русь.

Заливаю глаза вином,

Чтоб не видеть в лицо роковое,

Чтоб подумать хоть миг об ином.

Май мой синий! Июнь голубой!

Не с того ль так чадит мертвячиной

Над пропащею этой гульбой.

Самогонного спирта — река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и про Чека.

Непокорное в громких речах.

Жалко им тех дурашливых, юных,

Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Ярко ль светят вам наши лучи?

Гармонист спиртом сифилис лечит,

Что в киргизских степях получил.

Бесшабашность им гнилью дана.

Ты, Рассея моя. Рас. сея.

Сторона ль моя, сторонка,

Только лес, да посолонка,

Да заречная коса.

В облака закинув крест.

И забольная кукушка

Не летит с печальных мест.

В половодье каждый год

С подожочка и котомки

Богомольный льется пот.

Веко выглодала даль,

И впилась в худое тело

Спаса кроткого печаль.

Ты прохладой меня не мучай

И не спрашивай, сколько мне лет,

Одержимый тяжелой падучей,

Я душой стал, как желтый скелет.

Я мечтал по-мальчишески — в дым,

Что я буду богат и известен

И что всеми я буду любим.

Был цилиндр, а теперь его нет.

Лишь осталась одна манишка

С модной парой избитых штиблет.

От Москвы по парижскую рвань

Мое имя наводит ужас,

Как заборная, громкая брань.

Ты целуешь, а губы как жесть.

Знаю, чувство мое перезрело,

А твое не сумеет расцвесть.

Ну, а если есть грусть — не беда!

Золотей твоих кос по курганам

Молодая шумит лебеда.

Чтоб под шум молодой лебеды

Утонуть навсегда в неизвестность

И мечтать по-мальчишески — в дым.

Непонятном земле и траве,

Что не выразить сердцу словом

И не знает назвать человек.

Ты такая ж простая, как все,

Как сто тысяч других в России.

Знаешь ты одинокий рассвет,

Знаешь холод осени синий.

Я по-глупому мысли занял.

Твой иконный и строгий лик

По часовням висел в рязанях.

Чтил я грубость и крик в повесе,

А теперь вдруг растут слова

Самых нежных и кротких песен.

Слишком многое телу надо.

Что ж так имя твое звенит,

Словно августовская прохлада?

И умею расслышать за пылом:

С детства нравиться я понимал

Кобелям да степным кобылам.

Для тебя, для нее и для этой.

Невеселого счастья залог —

Сумасшедшее сердце поэта.

Словно в листья в глаза косые.

Ты такая ж простая, как все,

Как сто тысяч других в России.

Вечер черные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Упокоит меня навсегда.

Я уйду, исцеленный навек,

Слушать песни дождей и черемух,

Чем здоровый живет человек.

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Наша жизнь, что былой не была.

Голова ль ты моя удалая,

До чего ж ты меня довела?

Все живое особой метой

Отмечается с ранних пор.

Если не был бы я поэтом,

То, наверно, был мошенник и вор.

Средь мальчишек всегда герой,

Часто, часто с разбитым носом

Приходил я к себе домой.

Я цедил сквозь кровавый рот:

«Ничего! Я споткнулся о камень,

Это к завтраму все заживет».

Этих дней кипятковая вязь,

Беспокойная, дерзкая сила

На поэмы мои пролилась.

И над каждой строкой без конца

Отражается прежняя удаль

Забияки и сорванца.

Только новью мой брызжет шаг.

Если раньше мне били в морду,

То теперь вся в крови душа.

А в чужой и хохочущий сброд:

«Ничего! я споткнулся о камень,

Это к завтраму все заживет!»

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

И стихи бы писать забросил,

Только б тонко касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Хоть в свои, хоть в чужие дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Не каждому дано яблоком

Падать к чужим ногам.

Которой исповедуется хулиган.

С головой, как керосиновая лампа, на плечах.

Ваших душ безлиственную осень

Мне нравится в потемках освещать.

Мне нравится, когда каменья брани

Летят в меня, как град рыгающей грозы,

Я только крепче жму тогда руками

Моих волос качнувшийся пузырь.

Заросший пруд и хриплый звон ольхи,

Что где-то у меня живут отец и мать,

Которым наплевать на все мои стихи,

Которым дорог я, как поле и как плоть,

Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.

Они бы вилами пришли вас заколоть

За каждый крик ваш, брошенный в меня.

Вы, наверно, стали некрасивыми,

Так же боитесь бога и болотных недр.

О, если б вы понимали,

Что сын ваш в России

Самый лучший поэт!

Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,

Когда босые ноги он в лужах осенних макал?

А теперь он ходит в цилиндре

И лакированных башмаках.

Каждой корове с вывески мясной лавки

Он кланяется издалека.

И, встречаясь с извозчиками на площади,

Вспоминая запах навоза с родных полей,

Он готов нести хвост каждой лошади,

Как венчального платья шлейф.

Я очень люблю родину!

Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.

Приятны мне свиней испачканные морды

И в тишине ночной звенящий голос жаб.

Я нежно болен вспоминаньем детства,

Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.

Как будто бы на корточки погреться

Присел наш клен перед костром зари.

О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,

Карабкаясь по сучьям, воровал!

Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?