ЕСЕНИН, КАКИМ ОН БЫЛ

Каждый раз, с волнением вглядываясь в строки неизвестного письма

Есенина, я думаю о примечательной судьбе эпистолярного наследства поэта.

В самом деле, долгое время мы мало что знали о письмах Есенина; так

мало, что порой казалось, их не было совсем.

Письма не печатали. О них почти не говорили. И вдруг — одна, вторая,

третья публикации есенинских писем. Какой живой интерес вызвали они у

читателей! Было это лет пятнадцать назад. Сколько нового тогда узнал

читатель из писем о жизни поэта! Как и в стихах, в письмах не было ни

одной фальшивой ноты. Поражала предельная искренность. Сердце, душа

Есенина в них были как на ладони.

Вспомним письма молодого поэта к другу юности Панфилову.

Как много открыли когда-то мне эти письма! Пожалуй, даже больше, чем

иные из ранних стихов поэта. Тогда, в 1955 году, я готовил их к публикации

в альманахе "Литературная Рязань".

После этих писем многим пришлось по-иному взглянуть на юность Есенина.

А заграничные письма поэта. Какая в них любовь к России, какая верность

Родине! Как далеко видел Есенин! Перечитайте эти письма.

Поэта потрясла на Западе сатанинская власть доллара и бездушное царство

мещанства. "Пусть мы нищие, — писал он из Европы, — пусть у нас голод,

холод. зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в

аренду под смердяковщину".

Теперь опубликовано более ста писем Есенина. Все они вошли в пятый том

его Собрания сочинений.

Бывает так: тома с письмами иного писателя расходятся далеко не сразу,

их даже печатают меньшим тиражом.

Пятый том Есенина был выпущен полумиллионным тиражом. Купить его почти

невозможно. Он давно стал библиографической редкостью.

Все ли письма Есенина известны? Нет! Далеко не все. Поиски

продолжаются. О некоторых письмах можно сказать, когда они примерно были

написаны и кому адресованы. Неизвестно пока лишь одно: где они находятся.

Каждая такая есенинская находка имеет свою историю. Почти за каждой —

разные судьбы людей. Адресаты — современники поэта. Воспоминания их как бы

раздвигают рамки событий, о которых речь идет в письмах Есенина.

Об одной из таких памятных для меня историй и хотелось рассказать.

В то время я собирал материалы о работе молодого поэта в типографии

Однажды в редакции многотиражки "Правда полиграфиста" узнаю, что в

корректорской Первой образцовой типографии (бывшей Сытина) долгие годы

работал корректор, который знал Есенина. Фамилия его Ливкин. Недавно он

ушел на пенсию. Товарищи из редакции сообщили его адрес. Прямо из редакции

я отправился к Ливкину.

Мог ли я в ту минуту предполагать, что именно здесь найду одно из

интереснейших ранних писем Есенина!

— Ливкин Николай Николаевич, — протягивает мне руку, здороваясь,

высокий седой, немного сутуловатый человек с очень доброй, располагающей

улыбкой и такими же добрыми, грустными глазами. Во всем его облике была

удивительная простота и естественность. Разговаривать с ним было легко и

Оказалось, что вместе с Есениным у Сытина он не работал. Но встречаться

встречался. И вот при каких обстоятельствах. В Москве в 1914 году стал

выходить литературный журнал "Млечный путь". Издавал его на свои скромные

сбережения Алексей Михайлович Чернышев. Он охотно печатал в журнале

Во втором номере "Млечного пути" за 1915 год Ливкин, тогда студент

Московского университета, опубликовал три своих стихотворения. В этом же

номере со стихотворением "Кручина" выступил Есенин. А вскоре они

встретились на одной из литературных "суббот" в редакции "Млечного пути".

— В этот вечер, — вспоминает Ливкин, — меня познакомили с очень

симпатичным застенчивым пареньком в синей косоворотке. Это был Сергей

Есенин. Я впервые услышал его стихи:

Выткался на озере алый свет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,

Только мне но плачется — па душе светло.

В комнате смолкли все разговоры. Звучал лишь взволнованный,

неповторимый голос Есенина. Он кончил читать. Все молчали. Не могу

объяснить, как тогда это у меня получилось, но, знаете, я не выдержал этой

тишины и воскликнул: "Это будет большой, настоящий поэт. Больше всех нас,

Я заметил, что в ту пору стихотворение "Выткался на озере алый свет

зари. " покоряло самых взыскательных слушателей. Так, будучи у известного

знатока русской словесности профессора П. Н. Сакулина, Есенин по его

просьбе дважды читал это стихотворение. А Сакулин знал толк в поэзии! Надо

сказать, что и сам поэт первое время был в какой-то мере

"загипнотизирован" этим стихотворением. Он повторял его много раз.

Николай Николаевич рассказывает о других молодых "млечнопутцах", с

которыми встречался Есенин. Мы рассматриваем тоненькие журнальные

тетрадочки. Это номера "Млечного пути" за пятнадцатый, шестнадцатый годы.

Они — кусочек истории. Потускнели от времени журнальные обложки, пожелтели

страницы. Читаю отдельные стихи, просматриваю рассказы. Известные и

забытые авторские имена: Ф. Шкулев и Юрий Зубовский, А. С. Новиков-Прибой

и П. Терский, Игорь Северянин и Иван Коробов, Спиридон Дрожжин и Сергей

Вот номер "Млечного пути", где впервые было напечатано стихотворение

Есенина "Выткался на озере алый свет зари. ". Вглядываюсь в знакомые

— Да, — замечает Николай Николаевич, — стихов в этом номере напечатано

было, как видите, порядочно, а кто помнит их в наши дни, кроме одного —

После первого знакомства Ливкин еще несколько раз виделся с Есениным.

— Памятен мне один разговор, — рассказывает он. — Было это перед

отъездом Есенина в Петроград. Поздно вечером мы шли втроем: я, поэт

Николай Колоколов и Есенин — после очередной "субботы". Он возбужденно

говорил: "Нет! Здесь, в Москве, ничего не добьешься. Надо ехать в

Петроград. Ну что! Все письма со стихами возвращают. Ничего не печатают.

Нет, надо ехать самому. Под лежачий камень вода не течет". Мы шли из

Садовников, — продолжает Ливкин, — где помещалась редакция "Млечного

пути". Вышли на Пятницкую. Остановились у типографии Сытина, где Есенин

одно время работал помощником корректора. Говорил один Сергей: "Поеду в

Петроград, пойду к Блоку. Он меня поймет". Наконец мы расстались. А на

следующий день он уехал.

Как же дальше сложились отношения Ливкина с Есениным? Были ли у них еще

встречи, переписывались ли они? Спрашиваю у Николая Николаевича. Он

почему-то медлит с ответом, словно что-то решает для себя. А потом

говорит, что, к сожалению, он сделал тогда, по молодости, один довольно

необдуманный шаг, поставив им Есенина в несколько затруднительное

положение. Правда, через некоторое время все обошлось и выяснилось. Более

того, Есенин прислал Ливкину дружеское, откровенное письмо.

Надо ли говорить, как хотелось мне после всего, что я услышал, увидеть

это письмо, подержать его в руках, почитать.

Но радость была преждевременной. Есенинского письма у Ливкина не

оказалось. Еще до Великой Отечественной войны он, уступая настойчивым

просьбам своего близкого друга, собирающего писательские автографы,

передал ему письмо Есенина. Я был готов хоть сейчас вместе с ним

отправиться к его другу. Но оказалось. что тот умер вскоре после войны.

Видя мое огорчение, Николай Николаевич поспешил меня успокоить, сказав,

что автограф, по всей видимости, должна была сохранить вдова друга. Я

спросил, нельзя ли нам поехать к этой женщине. Ливкин ответил, что она

долгое время болела и, возможно, еще находится в больнице. Он пообещал мне

в ближайшее время повидать ее и разузнать о судьбе есенинского письма.

Уходил я от Николая Николаевича поздно вечером.

Прошло недели две, и я получил от Ливкина открытку. Он просил меня

приехать к нему.

И вот я держу в руках автограф Есенина. Небольшие четыре странички

исписаны убористым почерком. Вверху на листе дата "12 августа 16 г.".

"Сегодня, — писал Есенин Ливкину, — я получил ваше письмо, которое вы

писали уже больше месяца тому назад. Это вышло только оттого, что я уже не

в поезде, а в Царском Селе при постройке Федоровского собора.

Мне даже смешным стало казаться, Ливкин, что между нами, два раза

видевшими друг друга, вдруг вышло какое-то недоразумение, которое почти

целый год не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего нет. Но зато есть

осадок какой-то мальчишеской лжи, которая говорит, что вот-де Есенин

попомнит Ливкину, от которой мне неприятно.

Я только обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то, что вы меня и

себя, но больше меня, поставили в неловкое положение. Я знал, что

перепечатка стихов немного нечестность, но в то время я голодал, как,

может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3 — 2 коп. Тогда, когда

вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов

открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в

ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи уже употребленные? Я

был горд в своем скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право

просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из

их кошельков. Но я презирал их: и с деньгами и со всем, что в них есть, и

считал поганым прикоснуться до них. Поэтому решил перепечатать просто

стихи старые, которые для них все равно были неизвестны. Это было в их

глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть. И

когда вы написали письмо со стихами в н. ж. д. (речь идет о "Новом журнале

для всех". — Ю. П.), вы, так сказать, задели струну, которая звучала

Теперь я узнал и постарался узнать, что в вас было не от

пинкертоновщины все это, а по незнанию. Сейчас, уже утвердившись во многом

и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с

удовольствием протягиваю вам руку примирения перед тем, чего между нами не

было, а только казалось. И вообще между нами ничего не было бы, если бы мы

Не будем говорить о том мальчике, у которого понятие о литературе, как

об уличной драке. "Вот стану на углу и не пропущу, куда тебе нужно". Если

он усвоил себе термин ее, сейчас существующий: "Сегодня ты, а завтра я",

то в мозгу своем все-таки не перелицевал его. То, что когда-то казалось

другим, что я увлекаюсь им, как поэтом, было смешно для меня иногда, но

иногда принимал и это, потому что во мне к нему было некоторое увлечение,

которое, чтоб скрыть иногда от других, я заставлял себя дурачиться,

говорить не то, что думаю, и чтоб сильней оттолкнуть подозрение на себя,

выходил на кулачки с Овагемовым. Парнем разухабистым хотел казаться.

Вообще между нами ничего не было, говорю вам теперь я, кроме опутывающих

сплетен. А сплетен и здесь хоть отбавляй, и притом они незначительны.

Ну, разве я могу в чем-нибудь помешать вам как поэту? Да я просто дрянь

какая-то после этого был бы, которая не литературу любит, а потроха

выворачивает. Это мне было еще больней, когда я узнал, что обо мне так

могут думать. Но, а в общем-то, ведь все это выеденного яйца не стоит.

Несколько раз перечитываю с волнением есенинское письмо. По фактам,

которые в нем приводятся, это бесспорно одно из интереснейших писем

Есенина, относящихся к петроградскому периоду его жизни. То, что до этого

можно было предполагать по другим материалам, то, о чем было известно по

рассказам современников, теперь мы узнавали от самого поэта.

Многое открывает это письмо в характере Есенина, его взглядах на

писательский труд, литературу. Из письма хорошо видно, как нелегко жилось

Есенину поначалу в Петрограде.

И еще одно очень важное обстоятельство. Известно, что вокруг имени

Есенина вскоре после появления его в Петрограде был поднят сенсационный

шум. Вспомним хотя бы статью о Есенине Зинаиды Гиппиус, озаглавленную

Чувствовал, понимал ли тогда молодой поэт всю фальшь этих восторженных

"ахов" и "охов", подноготную писаний и публичных высказываний о нем,

наконец, барски-снисходительный тон в декадентских салонах по отношению к

нему? Да, чувствовал. Это отмечали в своих воспоминаниях те, кто

встречался с молодым поэтом в Петрограде. Об этом мы можем судить и по

более поздним высказываниям Есенина. Теперь из письма видно, с каким

глубоким презрением уже тогда относился поэт ко всем этим гиппиус и

Чтобы выяснить поподробнее некоторые моменты, о которых в письме идет

речь, я поинтересовался, о какой "перепечатке стихов" упоминает Есенин и

что поставило его в "неловкое положение". Ливкин рассказал мне, что

однажды — при каких обстоятельствах, он уже не помнит — в его руках

оказался "Новый журнал для всех", издаваемый в Петрограде, где было

напечатано стихотворение Есенина "Кручина", до этого опубликованное в

Как Ливкин заметил, он относился к "Новому журналу для всех"

по-особенному ревностно. Уже печатаясь в московских и петроградских

журналах, он несколько раз посылал свои стихи в "Новый журнал для всех".

Но они возвращались к нему обратно. И вот, когда он увидел в этом журнале

стихи Есенина, да еще до этого напечатанные в "Млечном пути", он,

погорячившись, толком ни о чем не подумав, заклеил в конверт несколько

своих и чужих стихотворений, ранее опубликованных в "Млечном пути", и

послал их в редакцию "Нового журнала для всех". При этом, — рассказывает

Николаи Николаевич, — я написал, что это, очевидно, не помешает вторично

опубликовать эти стихи в "Новом журнале для всех", так как напечатанные в

нем недавно стихи Есенина тоже были первоначально опубликованы в "Млечном

пути". К сожалению, в тот момент я думал только о том, чтобы мои стихи

попали наконец в дорогой моему сердцу журнал. И совсем упустил из виду,

что мое письмо ставило Есенина в неудобное положение перед редакцией

"Нового журнала для всех". Известно, что вторично печатать в журнале ужо

опубликованные стихи всегда считалось неэтичным. Это и послужило поводом к

нашей "ссоре" с Есениным. Спустя некоторое время, как я вам говорил, все

обошлось. По совету редактора "Млечного пути" А. М. Чернышева я написал

письмо Есенину с извинениями и объяснениями и получил ответ, который вы

Но должен вам сказать откровенно, что я никогда не мог простить себе

своего необдуманного, мальчишеского поступка.

Что же касается моей мечты о "Новом журнале для всех", то я так и не

попал на его страницы.

Вот и вся история есенинского неизвестного письма. Нет! Письма Есенина

не пропадают бесследно. Не я, так кто-нибудь другой встретился бы с

Ливкиным, а если не с ним, то с вдовой его друга, которая бережно хранила