Ленин (отрывок из поэмы «Гуляй-поле»)

Черновые автографы первой незавершенной редакции («Повстанцы») и примыкающего к ней отрывка («Но что там за туманной дрожью. »); черновой набросок начала второй редакции («Надгробный плач нам стал досаден. »); беловой автограф второй редакции с заглавием «Отрывок из „Гуляй-поля“» (ниже — Ред. II); черновой автограф ст. 34-45 («Ученый бунтовщик, он в кепи. ») третьей редакции (ниже — Ред. III), известной лишь в печатном виде (Круг-III, с. 227-230) — РГБ. Четвертая редакция (ниже — Ред. IV) — ИМЛИ (печатный текст в составе Круга-III с правкой и вставками автора).

Из них в виде самостоятельных текстов публиковались: 1) «Повстанцы»: ст. 1-29 — Хроника 2, вкл. л. между с. 128 и 129 (факсимиле); ст. 30-33 — Есенин 3 (1962), с. 258; 2) отрывок «Но что там за туманной дрожью. » — Есенин 3 (1962), с. 258-259; 3) Ред. II — журн. «Москва», 1975, № 10, октябрь, с. 186, в статье Ю.Прокушева «„Он — вы“. Лениниана Есенина»; 4) Ред. III (ст. 34-45) — сб. «Russian Literature Triquarterly», Ann Arbor (USA), 1974, № 8, p. 467, в статье Г.Маквея (G.McVay) «Manuscripts of Sergei Esenin»; 5) Ред. IV — газ. «Московский литератор», 1992, апрель, № 14, с. 7.

В наст. томе первая редакция («Повстанцы»), примыкающий к ней отрывок «Но что там за туманной дрожью. », Ред. II и Ред. IV помещены в разделе «Другие редакции» (с. 183-185, 185-186, 186-187 и 188-192 соответственно).

Полный текст поэмы «Гуляй-поле», обозначенной в подзаголовке отрывка «Ленин», неизвестен, хотя Есенин и читал ее летом 1924 г. в кругу друзей как почти законченную (свидетельство И.В.Грузинова: Восп., 1, 356, 497). Впрочем, материал, ставший основой «Гуляй-поля» (если судить по опубликованному отрывку), первоначально предназначался, согласно И.И.Старцеву, для воплощения другого — более широкого — замысла:

«Есенин долго готовился к поэме „Страна негодяев“, всесторонне обдумывая сюжет и порядок событий в ней. Мысль о написании этой поэмы появилась у него тотчас же по выходе „Пугачева“ <в декабре 1921 г.>. По первоначальному замыслу поэма должна была широко охватить революционные события в России с героическими эпизодами гражданской войны. Главными действующими лицами в поэме должны были быть Ленин, Махно и бунтующие мужики на фоне хозяйственной разрухи, голода, холода и прочих „кризисов“ первых годов революции. Он мне читал тогда же <зимой 1921-1922 гг.> набросанное вчерне вступление к этой поэме. <. > Поэму эту он так и не написал в ту зиму и только уже по возвращении из-за границы читал из нее один отрывок. Первоначальный замысел этой поэмы у него разбрелся по отдельным вещам: „Гуляй-поле“ и „Страна негодяев“ в существующем тексте» (Восп., 1, 414).

Можно предположить, незавершенный текст «Повстанцев» и является первым из известных ныне этапов «разбредания» есенинского замысла, отмеченного мемуаристом.

Из автографа «Повстанцев» явствует, что он был начат непосредственно с заголовка; кроме того, имеющееся в нем деление на главки (I, II, III) проводилось не после, а по ходу записи стихотворных строк. Это, без сомнения, означает, что и заглавие произведения, и принцип подачи его текста в виде пронумерованных частей были обдуманы автором заранее.

Эти части имели отчетливые тематические различия. В первой из них говорилось о России, которую «междусобный рвет раздор»; во второй — о «встревожившем» родину «мятежнике» (Ленине, не названном по имени, но легко угадываемом по портретной характеристике). Судя по началу третьей, Есенин хотел показать в ней настроение русского человека в пору, предшествовавшую революционному взрыву.

Однако на строке «Цвели имперские сатрапы. » (см. раздел «Варианты», с. 248-250) запись текста «Повстанцев» была прекращена, и Есенин, вернувшись ко второй главке произведения, начал его кардинальную смысловую правку. Заменив строку «Россия! Страшный чудный сон» строкой «Украйна! Страшный чудный звон», он также обозначил к изъятию строки, посвященные Ленину. Самое же их начало («Суровый гений: <и т.д.>») было подвергнуто переработке немедленно. При этом, без сомнения, имелся в виду уже другой герой — «задорный гений», готовый, «ловко вспрыгнув на коня», лететь «навстречу буре». Если сопоставить эту характеристику человека с местом, где тот должен был действовать в произведении Есенина («Украйна»), то даже по этим немногим словам представляется, что имя нового героя — Нестор Махно.

Эту правку Есенин не завершил и, прервав ее буквально на полуслове («лет<ит?>»; см. раздел «Другие редакции» наст. тома, с. 185), отложил работу над поэмой.

Спустя некоторое время — уже на бумаге другого формата и другим карандашом — эта работа была продолжена. Скорее всего, вновь вернувшись к тексту «Повстанцев», автор решил, не вводя Махно в произведение (от этого он отказался раньше), углубить его народную мужицкую тему, намеченную в первой главке поэмы.

Так появился черновик, начинающийся со строки «Но что там за туманной дрожью?» (текст см. в разделе «Другие редакции», с. 185-186). По-видимому, он предназначался для продолжения первой главки «Повстанцев», но остался в архиве поэта, так и не попав при его жизни в печать.

Таким образом, из истории текста первой редакции «Повстанцев» явствует (в полном соответствии с рассказом И.И.Старцева) как то, что героями поэмы Есенин действительно хотел сделать «Ленина, Махно и бунтующих мужиков», так и то, что замысел поэта «разбрелся по отдельным вещам» (Восп., 1, 414). Однако эта редакция так и осталась незавершенной.

Вторая редакция произведения — Ред. II — была доведена до стадии белового автографа за подписью: «Сергей Есенин». По справедливому наблюдению первого исследователя творческой истории «Ленина» Ю.Л.Прокушева, здесь «авторская подпись как бы подчеркивает, что это — законченное произведение» (журн. «Москва», 1975, № 10, октябрь, с. 186). Однако и эта редакция не была отдана в печать.

Лишь третий вариант (Ред. III) — под заглавием «Отрывок из поэмы» — вышел в свет в «Круге-III». Есть основания полагать (см. об этом статью С.И.Субботина в кн. «Есенин академический. », М., 1995, с. 43-73), что фрагмент «Ученый бунтовщик, он в кепи..» (см. его как составную часть Ред. IV, с. 189 наст. тома) присутствовал в не известной ныне наборной рукописи, сданной Есениным в Круг-III, но не был пропущен редактором альманаха А.К.Воронским.

Ред. IV была исполнена автором непосредственно на печатном тексте «Отрывка из поэмы» в Круге-III — Есенин выправил его и включил в него два значительных фрагмента: первый — «Ученый бунтовщик, он в кепи. », второй — строки, завершающие «Отрывок», начиная от слов «Его уж нет. ». Правка была выполнена здесь с исключительной тщательностью — были не только устранены опечатки и искажения, но расставлены недостающие знаки препинания и даже многоточия в конце строк и целые строки точек, разделяющие части текста. Кроме того, кое-где было изменено взаимное расположение этих частей — автор ликвидировал два пробела между строками, а в трех случаях из одной строки сделал две. Следует подчеркнуть, что указанные исправления и дополнения поэт произвел единовременно, одними и теми же красными чернилами, завершив текст подписью: «Сергей Есенин».

Однако последняя прижизненная публикация отрывка «Ленин» в Стр. сов. не содержит фрагмента «Ученый бунтовщик, он в кепи. », в остальном (кроме разбивки на строки) практически совпадая с Ред. IV.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Стр. сов.), в соответствии с тем, что наб. экз. для наст. изд. является основным источником текста.

В Собр. ст., 2 — дата: «1923», исправленная специальным примечанием, данным в конце этого же тома: «На стр. 161-й под стихотворением „Ленин“ помещена ошибочная дата „1923“; нужно „1924“» (Собр. ст., 2, 200). Датируется согласно приведенной поправке.

Отклики на первую публикацию «Отрывка из поэмы» появились вскоре после ее выхода в свет. В рецензии на Круг-III И.А.Бахрах отмечал: «Стихотворения Есенина, Клычкова и Наседкина — образец того, как не нужно писать. Есенин посвящает стихотворение Ленину. Конечно,

Ленин получается у него свой, „есенинский“. Вроде того, как о Ленине писал Клюев. Типичным для этого стихотворения являются следующие четыре строки о Ленине: „И не носил он тех волос <и т.д.>“. Не Есениным писать о Ленине. Это получается не Ленин, а анти-Ленин, как сказал когда-то тов.Троцкий о книге Клюева <точнее, о цикле стихов Клюева „Ленин“ (1919)>» (журн. «Книгоноша», М., 1924, № 21, 31 мая, с. 10; подпись: Исбах).

Менее категорично и намного более развернуто высказался по поводу «круговского» текста «Отрывка из поэмы» в обзоре «Ленин в художественной литературе» А.Лежнев: «. Ленин здесь взят с той стороны, с которой реже всего подходят к нему поэты. Подчеркнуто именно все то, что отличает его от обычного типа „героя“: его доброта, личная скромность, любовь к детям, просто так — именно не общее, а личное, своеобразное и вместе чисто-русское, то, что любил, ценил и охотно изображал <Л.Н.>Толстой <следует двадцать одна строка, начиная от слов „Суровый гений. “>.

Застенчивый, простой и милый, катающийся на салазках с сопливой детворой, любитель перепелиной охоты,- нарисованный так идиллически,- Ленин теряет всякую характерность и превращается просто в добродушнейшего дедушку, каких на свете очень много, хоть отбавляй. Неудивительно, что поэт не может понять, как такой Ленин потряс мир. Есенин слишком подчеркнул, быть может, и характерные, но, в конце концов, все же второстепенные черты В.И., не показав главного: Ленина-вождя, революционера. Он сделал ошибку, прямо противоположную той, которую совершили пролетпоэты и Маяковский, показавшие только Ленина-революционера. У них Ленин вышел неживым, абстрактным. У Есенина получился живой, но. не Ленин.

Есенин сам, очевидно, чувствует недостаточность характеристики и дополняет ее рифмованной газетной прозой <приведены одиннадцать строк, начиная от слов „Он мощным словом“>.

Это конечно, голо и неубедительно. Но надо все-таки быть справедливым к Есенину; его образ Ленина, при всей своей недостаточности, неполноте, все-таки лучше всех других, потому что это образ живого человека, а не метафизическая отвлеченность» (сб. «Великий вождь», М., 1924, с. 196-197; выделено автором).

Е.И.Замятин оценил строки о Ленине, понравившиеся А.Лежневу, более скептически: Есенин, «кажется, впервые пробует себя в патетической форме оды — и увы: до чего это оказывается близко к сусальности прочих бесчисленных од»; при этом, однако, была сделана следующая оговорка: «Быть может, отчасти тут и вина редакции, украсившей стихи Есенина длинным ожерельем многоточий» (журн. «Русский современник», Л.- М., 1924, № 2, с. 270). Впрочем, рукописи Есенина и его правка печатного текста «Отрывка из поэмы» в Круге-III показывают, что «ожерелья многоточий» в «Ленине» принадлежат самому автору.

Приехав в Тифлис в сентябре 1924 г., Есенин, без сомнения, прочел в местной газете статью Н.Н.Асеева «Новости литературы» с таким суждением о своем «Ленине» в связи с одноименной поэмой Маяковского: «Из стихов очень интересна поэма В.Маяковского „Ленин“. <. > Тот же сюжет, взятый С.Есениным, наряду с сильнейшей и вместе с тем ясной трактовкой его Маяковским, выглядит пестро раскрашенной кустарщиной рядом со стальной выверенной моделью» (З. Вост., 1924, 12 сентября, № 675).

Еще в одном литературном обзоре («Русская художественная литература в 1924 г.») есенинская поэма трактовалась И.А.Оксёновым как «реалистически-четко преломляющая образ великого Ленина» (газ. «Ленинградская правда», 1925, 1 января, № 1).

В отличие от других критиков, В.Липковский, рецензируя Стр. сов., сосредоточил свое внимание на музыкальности есенинского стиха в «Ленине». Процитировав его начальные восемь строк, он писал далее: «Так внутренне единая стихотворная речь оформляется в строгие рамки, и самые простые слова приобретают столь большую власть над воображением читателя. <. > Скопление одинаковых ударных гласных („Немолчный топот, громкий звон“) или расстановка их по краям стиха („Не знаю светит ли луна“), <. > — все это делает стих, как говорится, музыкальным. Это, конечно, не та певучесть, которой отличались произведения символистов („музыка ради всего“), ради которой жертвовали смыслом слова, а та стройная гармония, которая всегда наблюдалась в классических образцах» (З. Вост., 1925, 20 февраля, № 809).

О финальных строках «Ленина» И.Т.Филиппов отозвался так: «В конце цитируемого стихотворения несколько строк о коммунистах. <. > Почему это коммунисты после смерти Ленина „суровей и угрюмей“ повели свою работу? Как будто они не собирались ей придавать такие тона, и на практике их незаметно. Коммунисты хотят и стараются работать, как Ленин, идти без Ленина по пути ленинизма. Конечно, смерть Ленина не сделала их менее суровыми и не настроила менее „угрюмо“, если вообще можно говорить о коммунистической угрюмости. Но она и не усилила этих черт. Несмотря на действительно незаменимую утрату, они все-таки пытаются, и пока удовлетворительно, заменить Ленина коллективным, монолитным, дисциплинированным усилием. И только» (журн. «Лава», Ростов-на-Дону, 1925, № 2-3, август (на обл.: июль-август), с. 72-73).