Есть ложь и лесть.
Пускай меня бранят за стансы —
В них правда есть.
Готов был сгибнуть, обнимая
Что в солнечной купались пряже
Не впасть как в дрожь?
Гуляли, пели сорок тысяч
Мы пили за здоровье нефти
Я выпил в этот праздник мая
Я выпил гордо за рабочих
За то, чтоб не сгибалась в хрипе
Чтоб жизнь губя.
Вот потому я пил четвертый
Где весь смысл — страдания людей!
Режет серп тяжелые колосья
Как под горло режут лебедей.
С августовской дрожью поутру.
Перевязана в снопы солома,
Каждый сноп лежит, как желтый труп.
Их везут в могильный склеп — овин.
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин.
Головами стелют по земле
И цепами маленькие кости
Выбирают из худых телес.
Что солома — это тоже плоть.
В рот суют те кости обмолоть
Выпекают груды вкусных яств.
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть.
Грубость жнущих сжав в духмяный сок,
Он вкушающим соломенное мясо
Отравляет жернова кишок.
Шарлатан, убийца и злодей.
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
Сиянье твоих волос.
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось.
Березовый шорох теней,
Пусть дни тогда были короче,
Луна нам светила длинней.
«Пройдут голубые года,
И ты позабудешь, мой милый,
С другою меня навсегда».
Напомнила чувствам опять,
Как нежно тогда я сыпал
Цветы на кудрявую прядь.
И грустно другую любя.
Как будто любимую повесть,
С другой вспоминает тебя.
Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой»
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе,-
Хороша была Танюша, краше не было в селе.
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня,
Ты не оплакивай меня.
Холодный яд в душе моей.
И то, чем жил и что любил,
Я сам безумно отравил.
Прошел я счастье стороной.
Я видел пролитую кровь
И проклял веру и любовь.
Душа отравою полна.
И вот я гасну в тишине,
Но пред кончиной легче мне.
Я выше трепетных в пыли.
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.
А жизнь есть песня похорон.
И вот я кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою.
Не плачь напрасно
Не управлял планетой,
Не пелась песнь моя.
С рукой своей воздетой,
Что сумрачной порою
Которым все так
Как скромный мальчик
В своей расчистке,
Он много мыслил
Это не разгулье Стеньки!
Он никого не ставил
Лишь людской закон.
Лишь только прилегал
Страшны ль с ним
Кто к морю не привык:
Сойдя на материк,
Споет вам песню
«Только тот пловец,
В бореньях душу,
Открыл для мира наконец
Никем не виданную
Отражаясь, березы ломались в пруду.
Кудри черные змейно трепал ветерок.
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.
Мимо окон тебя понесли хоронить.
Все мне чудился тихий раскованный звон.
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
Под копытом на снегу.
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
Дремлет лес под сказку сна.
Словно белою косынкой
Оперлася на клюку,
А под самою макушкой
Долбит дятел на суку.
Валит снег и стелет шаль.
Убегает лентой вдаль.
Живой души не перестроить ввек.
Никогда с собой я не полажу,
Чужой я человек.
Так и клонит в сон.
Протяжный ветр рыдает,
Своей верхушкой черной
Он просто столб позорный —
На нём бы вешать
Иль отдать на слом.
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Ночьми не голосили.
Что сам я петухом
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Как будто бы кабан,
Которого зарезать собрались.
На небе не видать.
Выдергивая нитку из кудели,
Ведет беседу мать.
Внимает той беседе,
С лежанки свесив
И как я их прищурю,
Из сказочной поры:
А мать — как ведьма
С киевской горы.
Но только мысли
В ушах могильный
С рыданьем дальних
Я веки мертвому себе
Два медных пятачка.
Могильщику теплее станет, —
Себя сивухой остаканит.
Но одолеть не мог никак
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
В глупой страсти сердце жить не в силе,-
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Приемлю жизнь, как первый сон.
Вчера прочел я в «Капитале»,
Хоть чертом вой,
Стучись утопленником голым, —
Я с отрезвевшей головой
Товарищ бодрым и весёлым.
Да и меня жалеть не нужно,
Коль мог покорно умереть
Я в этой завирухе вьюжной.
Я тебя не трону.
Садись по птичьему закону.
Коль ты с людьми единой кущи, —
Мой бедный клен!
Прости, что я тебя обидел.
Твоя одежда в рваном виде,
Зеленую отпустит шапку,
В нежную охапку
Тебя обнимет повитель.
Водой окатит из колодца,
Чтобы в суровом октябре
Ты мог с метелями бороться.
Ее не слопали собаки:
Она была лишь не видна
Она своим лимонным светом
Деревьям, в зелень разодетым,
Я нынче, отходя ко сну,
Не пускает почку.
Сходим в тишь и грусть,
Нас не забудет Русь.
Любили женщин мы —
Из нищенской сумы.
Катись, гуляй и пей.
Раз сорок повторим.
Не сетуй, не кляни!
Не выпросить нам дней
Из нищенской сумы.
Мы в нищую суму.
Мир праху твоему!
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Которой исповедуется хулиган.
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?