Маргарита лившиц и сергей есенин

Бунтующий и шалый,

Ты выкипел до дна.

Кому ж нужны бокалы,

Бокалы без вина? Уже где-то с 1921 года в поэзию Есенина вошли мотивы увядания: "О, моя утраченная свежесть, / Буйство глаз и половодье чувств!"; "Отцвела моя белая липа. "; "Отговорила роща золотая. "; "Уже ты стал немного отцветать. "; "Потеряла тальянка голос, / Разучилась вести разговор" и т.п.

Кроме того, поэтом овладел ужас от увиденного в родных краях: "Был в деревне. Все рушится. Надо самому быть оттуда, чтобы понять. Конец всему" (из воспоминаний М.Бабенчикова). Трудно с таким настроением ярко, художественно воспевать социалистическую действительность, разлад с которой начался еще в "Сорокоусте" (1920):

Черт бы взял тебя, скверный гость!

Наша песня с тобой не сживется — и продолжался пусть не в цельных текстах, но в отдельных строках разных стихотворений: "На стенке календарный Ленин. / Здесь жизнь сестер, / Сестер, а не моя. " ("Возвращение на родину"); "Язык сограждан стал мне как чужой, / В своей стране я словно иностранец" ("Русь Советская"); "Но и все же, новью той теснимый. " ("Жизнь — обман с чарующей тоскою. ").

Как есть все принимаю, — его сокровенные симпатии были на стороне деревенского люда, деревни, на которую молодое пролетарское государство обрушило шквал ненависти и которую поэт-ортодокс Безыменский призывал раздавить "ударом фабричной пяты". Вот почему есенинское противопоставление "избяной Руси" "железному городу" оборачивалось неприятием "преобразования" деревни на социалистический лад. Вот почему Есенин остался "поэтом золотой бревенчатой избы". Так что разлад с действительностью — еще одна из причин ухода Есенина из жизни.

Ты Есенина читаешь,

Жизнь ты сволочью ругаешь,

Сам глупцом являешься. Такую частушку сложили сельские комсомольцы, которые Есенина не читали, не пели — у них были иные кумиры:

С горы идет крестьянский комсомол,

И под гармонику, наяривая рьяно,

Поют частушки Бедного Демьяна,

Веселым криком оглашая дол.

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен. Разлад с эпохой, с потенциальным массовым читателем — это ли не трагедия для настоящего художника слова?

Но главный корень зла, главная причина ухода Есенина из жизни — болезнь. Илья Ильич Шнейдер, близкий Есенину и Айседоре Дункан человек, автор книги "Встречи с Есениным. Воспоминания" (1974), в конце 70-х годов побывавший в Харькове, сказал мне: "Есенин был очень больным и глубоко несчастным человеком".

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

Из авторской сноски:

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки и слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей. Часов в девять утра Эрлих пришел в номер Есенина, где к этому времени уже находилась Е.Устинова, которая в воспоминаниях "Четыре дня Сергея Александровича Есенина" напишет:

"Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович подошел к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака.

Эрлих потянулся за листком, но Есенин его остановил: "Потом прочтешь, не надо!" Через некоторое время Эрлих ушел: видимо, был занят квартирными делами Есенина, поручившего ему найти большую квартиру для него и Устиновых. Дома Эрлих переоделся, пиджак снял. О листочке он забыл! Вспомнит о нем лишь на следующий день, когда Есенина уже не будет в живых. В книге "Право на песнь" есть такие слова покаяния: "И наконец, пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, которую он не знал, а я — знаю".

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен!

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь. Читал он "Черного человека" и в последний день своей жизни. Представляю себе внешне не выдаваемые растерянность и мучения поэта, не понимающего, почему Эрлих никак не отреагировал на прощальные восемь строк, чувствую, как дрожит голос поэта, когда он читает именно эти строки из "Черного человека":

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду

Никого со мной нет.

Я один. "Я один". Эрлих и Устинова ушли. Еще не было восьми часов вечера. Около десяти часов Есенин спустился к портье с просьбой: никого в номер не пускать. О чем думал поэт между восьмью и десятью часами? И Эрлих подвел, и Клюев тоже хорош. В пятницу я был у него, в субботу, вчера, он у меня был, разговор в последнюю встречу перерос в ссору, но договорились, что он, мой друг и первый учитель в поэзии, придет сегодня. Не пришел. А Эрлих-то, Эрлих. Значит, правильно я писал: "Среди живых я друга не имею". И еще это: "И нет за гробом ни жены, ни друга". О чем еще мог думать Сергей? Кто знает.

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

Познакомилась с Есениным в марте 1920 г. в Харькове. «В 1920 году я жила в Харькове, — вспоминала Е. Лившиц. — Моя подруга, Фрида Ефимовна Лейбман, жила на Рыбной улице. Мы вместе работали в статистическом отделе Наркомторга Украины. В доме, где жила Лейбман, гостил в соседней квартире Лев Осипович Повицкий. Весной 1920 года в Харьков приехали Есенин и Мариенгоф. Как-то меня встретила Фрида и сказала, что у Повицкого остановился Есенин. Позднее мы узнали, что они были знакомы уже с 1918 года. Фриде и мне захотелось повидать поэта (тогда ей было 24, а мне 19 лет), и мы решили пойти к Повицкому, с которым уже были хорошо знакомы раньше. На другой день мы Есенина увидели. Был он в тужурке из оленьего меха. Читал он нам стихи. Пробыл в Харькове две-три недели. Встречались мы часто».

По воспоминаниям Н. Д. Вольпин, Есенину не нравился чрезмерный рационализм девушки: «При мне в больнице на Полянке скажет про Женю Лившиц: «Она будет мужу любовь аршином отмерять».

Про её сестру Маргариту

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

что не сделалось бы явным; и ничего не бывает потаенного,

что не вышло бы наружу».

Евангелие от Марка, гл. 2., стих 22

В 2010 году друг за другом появились две публикации. Первая — Зинаиды Москвиной – 1 октября в «Литературной России» № 40 (2474) «Текст как свидетель», имеющая подзаголовок «Кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»?» и вторая, появившаяся 13-19 октября в «Литературной газете» № 40 (6294) за подписью Игоря Панина — «О, сколько нам открытий чудных…» с подзаголовком «Есенина «убивают» снова и снова», являющаяся своего рода иронически-скептическим откликом на упомянутую статью Зинаиды Москвиной.

Не касаясь рассуждений авторов, высказанных на страницах популярных еженедельных литературных изданий, должен заметить, что и Зинаида Москвина и Игорь Панин, рассуждая на столь важную тему, используют в своих статьях не фотокопию подлинного автографа, а лишь фотокопию копии автографа Сергея Есенина (и далее — курсив мой, Н. А.), которая, по крайней мере, с 1967 года появилась сначала в пятитомном собрании сочинений Есенина (Издательство «Художественная литература», М., 1967, т. 3, стр. 227), а чуть позже — в монографии Е. И. Наумова «Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха» (Лениздат, 1969, 1973) на страницах 435 и 400 — соответственно, и именовалась автографом, хотя в нём нет следов сгиба, клякс, царапин и ещё ряда признаков оригинала, о которых пойдёт речь ниже.

Фотокопия же подлинного автографа «До свиданья…», (возможно, впервые после января 1926 года) была опубликована в уменьшенном масштабе в книге «Сергей Есенин. «Словесных рек кипение и шорох». Лениздат, Л., 1965 на стр. 746, где ясно видны следы

Подлинный автограф «До свиданья…»,

хранящийся в Рукописном отделе Пушкинского дома (ИРЛИ РАН)

В этой же книге 1965 года, рядом, на стр. 747 приведён печатный вариант стихотворения «До свиданья…», который «даётся по автографу, хранящемуся в Пушкинском доме Академии наук СССР», первая строка второй строфы публикуется так: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова», то есть без искажения, которое отмечалось в печатных изданиях с 29 декабря 1925 года, начиная с публикации его на стр. 4 вечернего выпуска «Красной газеты» № 314 (1002): «До свиданья, друг мой, без руки и слова».

«Так стихотворение с искажённой строкой, — пишут Станислав и Сергей Куняевы, — (Сергей Есенин, 6-е изд. — М.: Молодая гвардия, 2010. — ЖЗЛ, серия биографическая, стр. 569) публиковалось вплоть до 1968 года (на самом деле — до 1965 года, — примечание моё, Н. А.) (единственное исключение — «Избранное» 1946 года, составленное Софьей Толстой, где строка была напечатана в своём изначальном виде)».

Любопытно, что в те же 60-е годы XX века В. Г. Белоусов в «Литературной хронике» (1969) (М., «Советская Россия», 1970) на фотовклейке № 32 между 288 и 289 страницами приводит фотокопию оригинала предсмертного стихотворения С. Есенина с чёткими следами сгибов и кляксами, которая позднее была использована, в частности, в книге В. Ф. Дитца «Есенин в Петрограде — Ленинграде» (Лениздат, 1990) на 14 странице фотовклеек (между страницами 160 и 161) и в книге Н. К. Сидориной «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина», Калининград, «Янтарный сказ», 2005 (стр. 184).

Издательство Художественная литература Москва, 1967

Непонятно, думал я, почему криминалисты-графологи не заметили (или не хотели замечать?) бросающийся в глаза факт: в оригинале (если однозначно понимать понятие «оригинал») нет слова ты, а есть слово чти, если, конечно, верить своим глазам. Кстати, я предлагал десяткам людей прочесть печально знаменитую строчку рукописи есенинского автографа, и абсолютное большинство читало: «чти», а никак не «ты».

Вторая строка первой строфы традиционно печаталась (и печатается до сих пор — вопреки оригиналу) в сборниках стихов так: «Милый мой, ты у меня в груди», в то время как в рукописном подлиннике (Фонд 817, ед. хр. 14.), хранящемся в РО ИРЛИ РАН (Пушкинский дом), если присмотреться внимательно, отчётливо читается: «Милый мой, чти у меня в груди». Причём, союз «и» явно исправлен на предлог «у», а слово чти почему-то так и не было исправлено (Есениным?) на ты, хотя при правке автору естественнее было бы сначала исправить чти на ты, а уж потом и на у (то есть — сначала ключевое слово исправляемой строки, и при этом — слева направо, а не наоборот). Это обстоятельство заставило меня внимательнее присмотреться к букве и, переправленной в букву у и усомниться в том, что эта правка сделана рукою Сергея Есенина.

При публикации стихотворения предлог у (переправленное и) считают априори есенинским, а чти (первичный рукописный текст!) — не есенинским, превращая его при печати в ты. На каком основании, кем доказано, что эта правка принадлежит Есенину?

На том же основании, очищенная от странной (незавершённой) правки, вторая строка первой строфы в соответствии с рукописным оригиналом должна была бы печататься так: «Милый мой, чти и меня в груди».

Для того чтобы убедиться в инородности «хвостика» у буквы у, (Есенин, кстати, в буквах у, как правило, петелек не делал) я предлагал сделать соскоб с «хвостика» вновь образованной буквы у и сравнить его химический состав с фоном (составом основного текста) и с большой кляксой (чернил? чьей-то крови?), имеющейся в левом верхнем углу листа, которая и могла быть использована для исправления союза и на предлог у. Тут возникает ряд принципиальных вопросов. Исправление и на у сделано чернилами или кровью? А если кровью, то есенинской или какой-то чужой и даже, допускаю, не человеческой?

Расхождение в составе «фона» и «хвостика» буквы у убедительно свидетельствовало бы об инородном вторжении в ткань текста, как нас убеждают, написанного кровью, для чего в своё время была произведена официальная экспертиза, результаты которой приведены в книге «Смерть Сергея Есенина. Документы, факты, версии. Изд-во «Наследие», М., 1996.

В официальном письме от 15 июня 1992 г., № 2028 на имя председателя Есенинского комитета Союза писателей Ю. Л. Прокушева (копия — Директору Института русской литературы доктору филологических наук Н. Н. Скатову г. Санкт-Петербург) начальник экспертно-криминалистического центра (ЭКЦ) МВД России доктор химических наук И. П. Карлин отвечал: «По просьбе редакции журнала «Химия и жизнь» и Союза писателей начальником отдела ЭКЦ МВД России кандидатом медицинских наук Стегновой Т. В. было проведено исследование подлинного рукописного экземпляра стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…» С. Есенина. Требовалось установить, написан ли этот текст кровью.

В архиве Института русской литературы им. А. С. Пушкина с бумаги, на которой написано стихотворение, была изъята корочка красителя в области буквы «и» во втором слове «свиданья». Корочка изъята из помарки и не нарушила ни текст письма, ни внешний вид.

Предварительная проба с гемофаном, проведённая с крупицей вещества непосредственно в архиве, дала положительный результат. Микроспектральным методом, проведённом в лаборатории, установлено, что стихотворение написано кровью».

Казалось бы, ответ сделан на самом высоком научном уровне, и всё же возникает ряд вопросов методического характера: 1) можно ли по анализу кляксы возле буквы «и» судить обо всём тексте стихотворения?; 2) почему не была взята корочка с кляксы, напоминающей «свинью», и особенно из её «ушей», явно пририсованных к первичной кляксе, из которой поначалу пером был вытянут «нос»? (эта операция также никак не нарушала бы «ни текст письма, ни внешний вид»; 3) почему не сравнили состав кляксы-«свиньи» с кляксой у буквы «и» во втором слове «свиданья» и главное — с инородным хвостиком, жирно пририсованном к букве «и», превращающим её в предлог «у»? (подчёркнуто мною, — Н. А.); 4) почему не изучен «фон», то есть сам текст?

Вывод о том, что всё стихотворение написано кровью, при такой методике отбора пробы не убеждает, поскольку возможна и другая версия: Текст написан не кровью. Кровью (поэта?) приписан лишь «хвостик» к букве «и», превративший её в букву «у». Кровь могла быть взята из «кляксы-свиньи» (может быть, из её «ушей»), а клякса у буквы «и» во втором слове «свиданья» всего лишь случайно соскользнувшая с пера капля крови (что доказано). Если бы все эти «кляксы» в 1992 году были досконально изучены в лаборатории, факт вторжения в есенинский текст был бы доказан (или опровергнут) и поднятые вопросы сняты.

При этом не следует сбрасывать со счетов точки зрения В. И. Кузнецова, который, комментируя 8 декабря 1997 года мнения экспертов, опубликованные в сборнике «Смерть Сергея Есенина» (документы, факты, версии) (Издательство «Наследие», 1996) требовал более убедительных доказательств подлинности рукописи и её принадлежности Есенину, а также совершенно справедливо замечал, что заключение о том, что «До свиданья…» написано кровью, вовсе не довод, что это кровь поэта.

Спустя три года после официального ответа вряд ли кто откликнулся бы на мои предложения вновь заняться изучением рукописного текста, а, может быть, даже и вовсе не обратили внимания или не читали моей публикации. Статья, появившаяся в двенадцатом номере «Нашего современника» за 1995 год, осталась незамеченной, если не считать, что ее упомянули в своей книге «Сергей Есенин. Казнь после убийства» (СПб, Издательский Дом «Нева», 2005) — писатель В. И. Кузнецов, а также литературовед, ведущий научный сотрудник Пушкинского дома (ИРЛИ РАН) А. И. Михайлов, увы, недавно скончавшийся.

Неожиданно у статьи «Предназначенное расставанье» появилось продолжение. В номере «Криминального вестника Санкт-Петербурга» №№ 6-7 (2230-2231) за февраль 1997 года в рубрике «Аналитическая криминалистика: частное исследование» на стр.14 была опубликована моя статья «Над манускриптом поэта», имеющая подзаголовок «О последнем автографе Сергея Есенина».

Суть моей второй статьи сводилась к тому, что в оригинале листка, на котором написано стихотворение, явных следов сгиба поначалу не было (впервые факсимиле стихотворения было напечатано в январе 1926 года в журнале «Красная нива» (№ 4, 1926, стр. 8), в то время как в подлиннике автографа, хранящегося в Пушкинском доме (ИРЛИ), следы сгибов видны отчётливо, что свидетельствует о более позднем их появлении. Можно лишь предполагать, что более явные следы сгибов появились в период с 24 января 1926 года (выход в свет «Красной нивы») по 2 февраля 1930 года — именно тогда «листок с «кровавыми» строками был передан в «Пушкинский дом» «через Г. Е. Горбачёва» Владимиром Измайловым (В. И. Кузнецов «Сергей Есенин. Казнь после убийства», 2005, стр. 234). Кстати, первые воспоминания Вольфа Эрлиха о Есенине датированы им 28 января 1926 года. В этом раннем воспоминании («Четыре дня») и в более позднем («Право на песнь», Л., 1930) В. Эрлих упоминает о блокноте, из которого вырывался листок, а в «Красной ниве» в пояснении к помещённому факсимиле сказано: «Мы воспроизводим здесь снимок этого последнего стихотворения Есенина. Стихотворение написано на клочке бумаги, вероятно, первом, попавшемся под руку».

Странное несоответствие. Если стихотворение было написано в блокноте, то это позволяет предполагать, что на листках такого же формата (192х154 мм) могли быть написаны и другие стихи Есенина. Какие стихи? Когда написанные? В блокноте мог сохраниться треугольный кусочек бумаги, той самой бумаги, на которой Есениным было написано стихотворенье «До свиданья.». Кстати, куда делся сам блокнот? Почему его не оказалось в описи вещей, найденных в № 5 «Англетера»?

Лишь тот, кто принимал 2 февраля 1930 года рукопись стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» на хранение в РО ИРЛИ (РАН) мог бы однозначно ответить, имелись ли следы явного сгиба у автографа на момент поступления или нет.

Этот вопрос требует дополнительного изучения. С другой стороны, В. И. Кузнецов (2005) пишет: «В 1957 году тайник Пушкинского дома приоткрылся, и так называемый автограф (В. И. Кузнецов убеждён, что это стихотворение не принадлежит Есенину, — примечание моё — Н. А.) стал доступен немногим исследователям». Тех, кто видел автограф и оставил по этому случаю свои подписи, по словам В. И. Кузнецова, было не более 15 человек. Из этого факта вытекает, что явные сгибы листа, вырванного из блокнота, могли появиться и после 1957 года.

Зачем, к примеру, потребовалось усилить следы сгибов? Возможно, для того чтобы утвердить в сознании читателя мысль о том, что Есенин действительно вырывал лист из блокнота и складывал его в четыре раза, передавая его Вольфу Эрлиху, который в первом воспоминании («Четыре дня» в сборнике «Памяти Есенина», М., 1926), датированном 28 января 1926 года, утверждал, что это стихотворение Сергей Есенин посвятил ему. Следы сгиба на оригинале могли быть усилены Вольфом Эрлихом для приведения в соответствие со своими воспоминаниями. Во втором, (расширенном) воспоминании («Право на песнь», Л., 1930) Вольф Эрлих уже не утверждал, что стихотворение посвящено ему и рассказывал о факте его получения так: «Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи.

Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в карман моего пиджака:

Устинова хочет прочесть.

— Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».

В той же книге («Право на песнь») в главе «От автора» Вольф Эрлих просит у Сергея Есенина прощения: «Я хочу, чтобы он простил мне то, что я продолжаю подавать руки при встречах по крайней мере двоим из его друзей-поэтов. Это значит, что во мне недостаточно чувство его и своей чести. И, наконец, пусть он простит мне наибольшую вину перед ним, ту, которую он н е (разрядка моя — Н.А.) знал, а я знаю». Не за то ли, что представил «До свиданья…» как посвящение себе? Очень похоже.

Георгий Устинов впервые опубликовал стихотворение «До свиданья…» 29 декабря 1925 года в статье «Сергей Есенин и его смерть» в вечернем выпуске «Красной газеты» № 314 (1002) на стр. 4. Там уже наблюдается расхождение с оригиналом: «Милый мой, ты (вместо — чти) у (вместо — и) меня в груди», а также искажена, по сравнению с оригиналом, первая строка второй строфы, напечатанная так: «До свиданья, друг мой, без руки и слова (вместо — без слова)».

Первую «небрежность» при печати (…ты у меня в груди) можно объяснить тем, что Вольф Эрлих выдавал это стихотворение за посвящение себе. Допускаю, что он, как самое заинтересованное лицо, вполне мог исправить и на у, чтобы стихотворение стало более адресным. Одну букву исправил, а слово чти исправить не решился. Рука дрогнула.

Вторую «небрежность» (…без руки и слова) можно было списать на то, что над двумя вертикальными перьевыми царапинами (левой — тонкой и правой — с лёгким нажимом книзу), на первый взгляд напоминающими кляксы, второе «без» (еле просматриваемое и буквально нацарапанное) (не хватало крови?, чернил?), почти не читалось, но при желании в нём можно было увидеть (или сделать из него?) союз и. Для этого к п р а в о м у (разрядка моя — Н.А.) полудужью слабочитаемой буквы б справа был добавлен (кем — Есениным? — вряд ли!) малюсенький хвостик (зеркальная «запятая»), позволяющий трактовать этот фрагмент рукописного текста не как без, а как и.

Со вторым искажением («без руки и слова») текст стихотворения, как я уже упоминал, печатался вплоть до 1965 года.

Но и в предисловии («О Вольфе Эрлихе и его стихах») к книге «Вольф Эрлих. Стихотворения и поэмы», Советский писатель, М.-Л., 1963 Николай Тихонов полностью приводил это стихотворение в искажённом виде, называя Вольфа Эрлиха его адресатом. С другой стороны, в книге стихов Сергея Есенина, составленной сестрой поэта Е. А. Есениной (С. Есенин. Издательство «Советская Россия», М., 1966) стихотворение «До свиданья…» на стр. 360, датированное 1925 годом, оно ещё также печаталось в искаженном виде («без руки и слова»).

Интересно, что и в третьем томе пятитомника Сергея Есенина (Издательство «Художественная литература», М., 1967, т. 3, в фотокопии копии автографа «До свиданья…», выдаваемой на стр. 227 за подлинный автограф, читается «без руки, без слова», и тут же, на стр. 228, это же стихотворение печатается в варианте «без руки и слова» в противоречии с приводимым рукописным вариантом. Как это понимать? Чему верить? Казалось бы, надо верить своим глазам, то есть автографу, но перед нами не автограф, а фотокопия копии автографа. Чувствуете разницу? Откуда в томе взялась фотокопия копии автографа?

Так или иначе, у рукописи стихотворения однажды объявилась внешне схожая с оригиналом копия, которую можно было изготовить, лишь имея под рукой оригинал, а последний, как теперь известно, после 2 февраля 1930 года можно было официально получить в Рукописном отделе ИРЛИ (либо копия появилась ещё раньше).

Кстати, при изготовлении копии автографа путём наложения листка бумаги на оригинал, на оригинале должны были остаться следы давления, и этот предположение, требует доказательства. Кстати, интересен и состав использованной бумаги (не из блокнота ли?). Спрашивается, когда и кем была сделана копия, а главное — зачем понадобилось копию выдавать за оригинал, то есть за автограф?

Копия в первом приближении почти не отличается от оригинала. К примеру, там союз и тоже исправлен на предлог у. На исходном факсимиле автографа («Красная нива» №4, 1926, стр. 8) следы сгибов почти не видны, а на псевдоавтографе их нет вообще. В этом они схожи с копией, но отличие состоит в том, что на псевдоавтографе нет штрихов, царапин и клякс, присущих оригиналу и самому первому факсимиле, а также выписана чётко второе слово «без» в первой строке второй строфы.

На одну из клякс (в верхнем левом углу листка) в своё время обратил внимание В. И. Кузнецов (2005), так описавший свои впечатления от осмотра автографа, хранящегося в Пушкинском доме (стр. 238-239): «…Перед нами пожухлая серенькая страница из блокнота. «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Неужели всё-таки его рука? Через лупу внимательно вглядываемся в каждую букву. Что это за пятно вверху над расплывшимися строчками. Говорили, клякса, поставленная Есениным в минуту нервного напряжения, когда он подводил грустный итог своей жизни. Вновь присматриваемся к «кляксе». Непохоже. Нечаянный «ляп» не может содержать резко разнонаправленных линий и штрихов. Вглядываемся ещё и ещё раз, сомнений быть не может — перед нами искусное графическое изображение головы свиньи; уши её тонированы строго вертикально, а морда — горизонтально».

На стр. 242-243 В. И. Кузнецов обращает внимание и на такой факт: «Удивляют и другие «мелочи» — ничего не сказано (графологом Д. М. Зуевым-Инсаровым, исследовавшем почерк Есенина «за несколько дней до его трагического конца», — примечание моё Н. А.) о принадлежности стихотворения «До свиданья…» (по почерку) Есенину, не объяснено, каким неизвестным предметом (заострённой палочкой?) начертано стихотворение (в фешенебельном отеле, выходит, не только отсутствовали чернила, но и обычной письменной ручки не нашлось), не указано на исправления в тексте (кому они принадлежат?)».

Эксперты-криминалисты, изучающие это стихотворение Есенина, сделали вывод об «использовании им пишущего прибора и красителя, обладающих плохими расписывающими свойствами» (Заключение от 15 апреля 1992 г., № 374/010).

Поэтому я тоже решил повнимательнее вглядеться в буквы кровавого (?) автографа и сравнить их с буквами копии, гуляющей по многочисленным литературным изданиям. Для этого я перепечатал стихотворение полностью, выделив жирным курсивом те буквы, между которыми человеческий глаз с помощью лупы сумел отметить явные отличия в графике их написания:

Милый мой, чти у меня

Обещает встречу впереди

До свиданья друг мой

Не грусти и не печаль

В этой жизни умирать

Но и жить конечно

В стихотворном массиве исходного рукописного текста «До свиданья…» насчитывается 194 буквы. Из них 87 букв, рассмотренных под увеличительным стеклом, при сопоставлении отличаются друг от друга характером написания, а это 45% текста. Копия рукописного текста стихотворения в масштабе 1:1 была изготовлена с помощью обыкновенного светостола, широко используемого чертёжниками. Однако полного сходства оригинала и копии, как видим, достичь не удалось. Можно заметить различие в характере исправлений и на у. «Спинка» буквы у в копии более прямая, а в оригинале — более волнистая.

При этом очевидно, что оба текста, скорее всего, были выполнены пером и, возможно, даже одним и тем же (есенинским?), что при изготовлении копии было бы весьма предпочтительно. В тексте оригинала «До свидания…» мною выделены прямым шрифтом 6 букв, явно говорящих в пользу применения перьевой ручки. Кроме того, здесь в левом углу листка обнаруживается «проба пера»: две волосяные параллельно идущие линии — соразмерные с основанием «ушей» кляксы-«свиньи», которые могли возникнуть только при расщепе пера, в котором было мало красящего вещества (крови?). То же самое отмечается в первой строке второй строфы оригинала. Под едва видимым, нацарапанным почти сухим пером словом «без», видны две короткие параллельные вертикальные линии (первая — волосяная, вторая — с нажимом) выполнены явно пером.

В копии расщепы пера чётко видны в 4 буквах слов (буквы подчёркнуты) второго «свиданья», «чти», «Предназначенное расставанье». Таким образом, число букв, свидетельствующих о присутствии пера в текстах, одного порядка: в оригинале — 6 шт. (в стихотворении они «прямые»), а в копии — 4 шт. (3 и 2% — соответственно).

Это обстоятельство может указывать, с одной стороны на какие-то общие свойства пишущих приборов (плохую расписываемость). С другой стороны, одни и те же буквы (с расщепом) при этом не совпадают, и это явный «прокол» копииста, хотя есть и общие буквы, несущие следы сходного нажима (в словах чти, расставанье). Если оригинал написан кровью (в чём нас пытаются убедить эксперты), то чем написана копия, мы сможем узнать лишь тогда, когда будет обнаружен оригинал копии.

Очевидно, если копия с оригинала выполнена в 20-е годы ХХ века (с 27 декабря 1925 года по 2 февраля 1930 года), то не мог ли Н. П. Савкин представить на экспертизу графологу Д. М. Зуеву-Инсарову под видом оригинала именно копию (поэтому графолог и «не заметил» никаких клякс, напоминающих голову свиньи. Скоре всего Д. М. Зуеву-Инсарову предоставили копию рукописного текста уже после гибели поэта (а не накануне гибели) которую он проинтерпретировал в пользу версии о самоубийстве поэта.

Тут же уместно вспомнить ещё один комментарий В. И. Кузнецова к мнениям экспертов от 8 декабря 1997 года: «Имеются серьёзные основания для сомнений в выводе специалиста Ю. Н. Погибко, проводившего единолично графологический анализ элегии. Поражает, что исследование почерка велось по тексту не так называемого оригинала, а по фотокопии (!) («Смерть Сергея Есенина. Документы, факты, версии». Изд-во «Наследие», М.,1996, стр.53-66). Уже один этот факт заставляет усомниться в профессионализме эксперта. Следующий важный момент: специалист почему-то «не заметил» на рукописном листке рисунок головы некоего животного (по нашему мнению — свиньи), что окончательно подрывает доверие к его частной точке зрения. В существовании многозначительного графического образа не сомневаются некоторые авторитетные учёные, в том числе ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома РАН доктор филологических наук А. И. Михайлов (см. его статью на указанную тему: «Русский альманах», СПб., 1997, № 1)»

А, может быть, всё объясняется просто? — Если на фотокопии копии с оригинала (?) отсутствовали кляксы, царапины, помарки и т.д., то Ю. Н. Погибко и не мог «заметить» рисунок «головы свиньи», как в своё время не заметил его и Д. М. Зуев-Инсаров.

Важно найти все публикации копии в печати до 1967 года, если таковые имели место. Так или иначе, появление копии в литературных изданиях кого-то устраивало. Но, если копию хотели выдать за оригинал, то её по всем канонам должны были изготовить с использованием крови, и если так, то — зачем?

С другой стороны, зачем понадобилось (многие, в их числе В. Кузнецов и З. Москвина, не признают, что «До свиданья…» написано рукой Есенина) «подделывать подделку», выдавая её за оригинал? Рассуждая от противного, следует признать, что подлинник всё же принадлежит руке Есенина, но была изготовлена копия, выполняющая какую-то важную задачу на протяжении свыше сорока лет. Какую? И опять же, где и у кого хранится эта копия, настойчиво выдаваемая за оригинал, по крайней мере, с 1967 года? Она же откуда-то берётся и поныне. Откуда? Кстати, на этот вопрос могли бы ответить составители третьего тома пятитомного собрания сочинений Сергея Есенина, вышедшего в 1967 году.

Если попытаться тщательно совместить оригинал и копию-подделку (они выполнены в одном масштабе), то вылезут на поверхность и многие другие несоответствия. Хорошо бы, чтобы это было сделано специалистами-криминалистами и графологами с помощью современных высокоточных приборов. Для этого надо всего лишь разыскать «оригинал копии». Где он хранится — в Москве, Санкт-Петербурге?

Кстати, откуда-то брали «псевдоавтограф» и авторы статей — Зинаида Москвина и Игорь Панин?

Может быть, Игорю Панину следовало бы быть более снисходительным к математическим приёмам, используемым Зинаидой Москвиной при анализе есенинского текста, поскольку, истина где-то рядом. Ту же букву у, в большинстве случаев, не завершающуюся у Есенина петелькой, можно изучить, применяя методы математической статистики. Вот тут Зинаиде Москвиной, как говорится и «карты в руки».

Суммируя всё сказанное, сделаю краткие выводы: 1) существует подлинный автограф «До свиданья. », хранящийся в РО ИРЛИ РАН (Пушкинском доме) 2) есть умело выполненная копия, которая неизвестно где хранится, когда и кем сделана; 3) отличие автографа от копии заключается в следующем: а) явные сгибы в автографе появились после января 1926 года, до этого в оригинале они едва просматривались; б) при визуальном сравнении бросается в глаза явное различие в инициалах С. Е.: округлая С в инициалах автографа стала угловатой в копии, есть различия и в написании 45% других букв; в) и автограф, и копия вряд ли написаны «заострённой палочкой», скорее всего — перьевой ручкой (Есенина?); г) если подлинный автограф (или какая-то его часть) написаны кровью, то есенинской ли?; вся ли рукопись кровавая? д) состав красящего вещества копии рукописного текста (чернила, кровь?) пока неизвестен; е) время создания копии неизвестно, но известно время её первого (?) появления в печати — 1967 год.

Следует (в который раз) внимательно вглядеться в оригинал и попытаться с помощью графологических и аналитических методов убедительно доказать принадлежность «До свидания…» Сергею Есенину и вторичность копии, «всплывающей» время от времени в литературных изданиях, выдаваемой за есенинский автограф. Думается, опытным графологам не составит труда отличить подлинник от подделки.

Почтовый адрес: Евпатория, Крым, ул. Коммунальная, 8.

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.

Почтовый адрес: Евпатория, Крым, ул. Коммунальная, 8.

(не могу удержаться: как гармонируют друг с другом название монографии и издательства!) Судебно-медицинская диагностика повешения складывается из установления двух групп признаков: видовых признаков повешения и общеасфиктических признаков.

— Что есть человек?

— Раб смерти, гость одного местечка, путник, идущий мимо.