Музы Есенина. Софья Толстая

8 июля. Среда. Вернулся ночью, разговор, измена.

18 июля. Суббота. Одна.

19 июля. Воскресенье. Дура.

20 июля. Понедельник. Дура.

21 июля. Вторник. Дура.

22 июля. Среда. Дура.

23 июля. Четверг. Дура.

24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая. Пять дней ничего не соображала.

Потом была тихая не то помолвка, не то свадьба без росписи (расписались в сентябре), в узком кругу. Есенину наливали вместо вина воду, он пил, морщился, а в конце, уже под утро, читал стихи:

"Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха,

Все равно любимая отцветет черёмухой"

Я всегда думал, что там "любимая отцветёт черёмуха". Какой совсем другой смысл, во сто крат более глубокий, может придавать существительное в другом падеже! Хотя, декаданс ещё тот.

Это было последнее лето в жизни Поэта, поэтому дальше я замедлю темп.

Потом была поездка с Софьей в Баку, где они жили на даче у Чагина. По воспоминаниям Софьи — райское место и райский период в её жизни и жизни Есенина.

Но, как известно, не живётся в раю ни человекам, ни их жёнам. Особенно, если человек сильно талантлив, а жена любит его до беспамятства.

Заскучал Поэт, да так, что поехал с дачи в Баку, там выпил, обвинил Чагина в посягательстве на Софью Андреевну, потом забрал прямо на улице у одной дамы её собачку и объявил, что будет теперь с ней гулять.

Не знаю, пытался ли Поэт полаять, но в бакинскую милицию попал, где начал буянить. Но, как писал позже так похожий на него другой народный бард: "супротив милиции он ничего не смог" — Поэта зафиксировали, ну, то есть, связали. А наутро внучка великого старца приехала в милицию выручать Поэта.

Азерские менты видно хорошо знали своё дело, потому что в письме маме Софья Андреевна писала об этом эпизоде: "Он весь, весь побитый и пораненный. Страшно милый и страшно грустный. Я хочу туда, где будет хорошо ему, а мне всюду хорошо с ним. Я всё дальше еду по той дороге, на которую ступила"

Развеивать тихую грусть от летней жизни в бакинском раю Поэт стал уже в поезде на Москву. Возвращаясь очередной раз из вагона-ресторана, он перепутал купе и, открыв дверь, вместо своей Сони увидел перед собой дипкурьера народного комиссариата иностранных дел Адольфа Рога. Рог стал убеждать поэта, что тот ошибся дверью. Такого поэт потерпеть уже не мог и с оскорблениями полез в драку. По приезду в Москву на перроне его взяли тёпленького и составили протокол для возбуждения уголовного дела. В объяснении поэт написал: "В купе я ни к кому не заходил, так как имел своё. Об остальном ничего не могу сказать, так как был пьян. Со мной ехала моя трезвая жена". К этому времени относится запись в дневнике Галины Бениславской:

"Ведь есть кроме него люди, и они понимают механизмы его добывания славы и известности. А как много он выиграл бы, если бы эту славу завоевывал бы только талантом, а не этими способами. Ведь он такая же б…, как француженки, отдающиеся молочнику, дворнику и прочим. Хотя, судя по Кате (сестра поэта), эта расчетливость в нем органична. Ну, да всяк сам свою судьбу заслуживает».

Напоминаю, это пишет не просто женщина, а женщина, которая примерно через год сведёт счёты с жизнью на могиле поэта.

А что поэт? Вот образец его "юмора" того периода. На дне рождения Бениславской, он говорит одной гостье, естественно при Галине:

"- Скучно уж очень мне. А знаете что, Аня, поедемте венчаться.

— Да очень просто. Возьмем Галю, еще кого-нибудь свидетелем, поедем в Петровский парк и уговорим какого-нибудь попа нас обвенчать. Давайте?

— Скучно мне, и это интересно, возьмем гармониста, устроим свадьбу".

Ну, а Софья Андреевна, полная тёзка своей бабушки и жены великого старца, в это время пишет такие строки:

"Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно и сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина и думаю — за что? Поэты как мужья — никудышные, а любить их можно до ужаса и нянчиться с ними чудесно, и сами они удивительные."

Во многих источниках, описывающих последние месяцы жизни Есенина, говорится о том, что он по уговорам сестры лёг в психиатрическую больницу. Да, действительно на самом деле лёг в платную больницу профессора Ганнушкина 26 ноября 1025 года, но с целью избежать открытого против него уголовного дела по факту хулиганства в поезде, которого опасался больше всего на свете.

Там, в больнице он пишет знаменитое стихотворение, вот его фрагмент:

Не называй игру любовью.

Пусть лучше этот лунный свет

Ко мне струится к изголовью.

Пусть искаженные черты

Он обрисовывает смело, —

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

Любить лишь можно только раз.

Вот оттого ты мне чужая,

Что липы тщетно манят нас,

В сугробы ноги погружая.

Но все ж ласкай и обнимай

В лукавой страсти поцелуя,

Пусть сердцу вечно снится май

И та, что навсегда люблю я

"Как полюбить ты не сумела".

Друзья, видно, не читали письма Софьи Андреевны к матери:

"Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один. Если вы любите меня. то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его, родили во мне, — это бесконечное счастье".

Знаете что? А давайте ещё раз перечитаем, что в самом начале говорила Шкапская:

"Потому что уже продана душа чёрту, уже за талант отдан человек"

Ничего странного — просто настала пора платить по векселям за талант. А то, что инфернальный персонаж, суча копытцами и пованивая серой, любит наговорить кое-что на ухо талантливому поэту, а то и просто талантливому человеку — это ж дело для него самое обычное.

А жертва пытается вырваться:

« — Екатерина, ты веришь в Бога? — спросил Сергей.

— Верю, —ответила я.

Сергей метался в кровати, стонал и вдруг сел, отбросив одеяло. Перед кроватью висело распятие. Подняв руки, Сергей стал молиться: «Господи, ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне».

Но иногда в порыве бесовской гордыни, рогатый прокалывается и нашёптывает свои откровения на ухо тому, кто в принципе не мог написать таких стихов. Например восьмилетней болезненной девочке Нике Турбиной, которая пишет такие строки:

И дверцу на ночь открывает,

Но сторожем он оставляет

Тьму за невымытым окном

Да, ничего необычного. Генерировать виртуальную реальность синергией сознания и упорядочненного потока значков алфавита читателю всегда было нелегко, а сейчас тяжелей во сто крат. Но создавать этот упорядоченный поток буковок, выходит, в тысячи раз тяжелее!

Читаем из книги Бориса Акунина "Писатель и самоубийство":

"Англоязычная литература — 60 имен, немецкоязычная -54 имени, франкоязычная — 50 имен и русскоязычная — 41 имя".

Потому как крутится поблизости каждого талантливого поэта или писателя воняющий серой древний, а потому мудрый, любитель изящной словестности. Он может подарить красоту, здоровье и даже талант.

Но настоящий дар — это всегда безвозмездно, это всегда за просто так. Но в нашем случае должок остался. И за ним обязательно кто-то должен был прийти в положенный час. Так было с Высоцким, так было с Есениным, с Лермонтовым, Верленом, Рэмбо и двадцатилетней Никой Турбиной, таланту которой, под мудрой опекой Евгения Евтушенко, рукоплескали американские стадионы. А гроб везли из Склифосовского злые рабочие, которым никто не заплатил.

Нет, конечно, не стихи надиктовывает инфернальный хозяин своему должнику. Ибо при всей своей древности и опытности — он не творец. А вот маленький, беззащитный перед злом человек, мучимый сонмом страстей, пропитанных метастазами винных паров и снабжённый, как бичом наказующим, свободной волей — вот он творец. Таким его сделал Создатель нашей Реальности — немного похожим на себя. Вероятно затем, чтобы тот грандиозный спектакль, который разыгрывается во Вселенной, был более непредсказуемым, а поэтому интересным.

И этот маленький творец есть предмет зависти той древней сущности, которая внимательно всматривается немигающими глазками с той стороны мембраны, что отделяет нашу Реальность от Надреальности. Всматривается, сучит от нетерпения копытцами и выжидает — чем же можно у нас поживиться.

Конечно же — этот пахнущий серой персонаж всего лишь метафора. Или модель, как говорят физики. А каждая модель, так сказал какой-то знаменитый физик. неправильна, но может быть полезна.

Дальше ещё медленнее.

21 декабря 1925.

Поэт самовольно покидает клинику, пьёт с имажинистами и прочими верными друзьями, а потом идёт, куда бы вы думали?

Проститься с Анной Изрядновой.

Помните — самая первая женщина, родившая поэту первенца. При встрече поэт сказал Изрядновой: «Смываюсь. Уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру».

23 декабря 1925

А вот слова Поэта о своей последней законной жене, о Софье Андреевне. Они сказаны в последнем разговоре в Москве с одим из друзей-имажинистов:

"Она жалкая и убогая женщина. Она набитая дура. Она хотела выдвинуться через меня. А Дункан я любил, горячо любил. Только двух женщин любил я в жизни. Это Зинаиду Райх и Дункан. В этом-то вся моя трагедия с бабами. Как бы ни клялся я кому-нибудь в безумной любви, как бы я ни уверял в том же сам себя, — всё это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это искусство. Ты хорошо понимаешь это. Давай поэтому выпьем"

27 декабря Поэт в номере "Англетера" пишет собственной кровью стихотворение "До свиданья, друг мой, до свидания"

28 декабря его находят мёртвым в этом номере.