НЕ НАДО РАЯ
24.01.2018Стихи есенина в исполнении безрукова
24.01.2018Начало творческого пути. Лирика Есенина 1910-1914 годов
Детство и отрочество Есенина. Источники впечатлений и их значение в лирическом творчестве поэта. Роль церковно-учительской школы в формировании мировоззрения Есенина. Первые выступления в печати. Анализ ранних стихотворений Есенина (1910-1914). Письма Есенина школьному другу Грише Панфилову. Связи поэта с рабочими типографии «Т-ва И. Д. Сытина», поэтами-суриковцами, профессорами и слушателями народного университета им. А. Л. Шанявского. Демократические тенденции в ранней поэзии Есенина.
Поэзия раннего Есенина неоднородна и неравноценна. В ней сталкиваются подчас совершенно противоположные поэтические традиции и отчетливо заметны неодинаковые общественные устремления поэта. Нередкие в прошлом и не преодоленные в наше время попытки подтянуть это противоречивое творчество к какому-либо одному ряду стихотворений, выделить один, пусть и очень звонкий мотив, одно, даже часто повторяющееся настроение не раз приводили исследователей к недопустимым крайностям.
Взятая же в целом, во всей кричащей несхожести, поэзия Есенина с покоряющей эмоциональной силой, во множестве больших и малых оттенков удивительно правдиво раскрывает тот социально-психологический мир, порождением которого она только и могла явиться.
В прочном сплаве звонких, жизнерадостных, близких русскому сердцу мелодий и ослепительно ярких цветов с пресным, неподвижным и не чуждым крестьянину аскетизмом религии рождалась поэзия Есенина, и ее корни глубоко вросли в родную и с детства знакомую стихию.
Как и многие в пору ученичества, Есенин не избежал подчас близких ему, а иногда и случайных, инородных влияний. И все-таки неизменно на одной и той же почве расцветали мотивы его лирики: то безудержное удальство и безмятежная радость, то кроткая смиренность, а то и уныние и безысходная грусть.
Поэзия Есенина запечатлела своеобразный синкретизм крестьянской психологии в его сложной противоречивости: в детскости и в дряхлости, в младенческих порывах в туманную даль и в мертвой неподвижности, в постоянных оглядках на вековые традиции патриархальной старины.
Этот «древний, таинственный мир», конечно же не был замкнут в самом себе, в него свободно и бурно врывались веяния революционной эпохи и, сталкиваясь с дедовскими понятиями, высекали искры будущих «пожаров и мятежей».
Сумел ли начинающий поэт уловить веяния нового времени? Разглядел ли он вспышки уже занимавшегося зарева, услышал ли раскаты грома или заглушил их надсадным религиозным песнопением и густым звоном колоколов «молившейся до пота патриархальной России»?
В ранних стихотворениях Есенина немало сочных, ярких картин близкой ему с колыбели родной природы. Заслоняют ли они бурную общественную жизнь русской деревни или в многоцветье есенинской лирики угадываются настроения предреволюционного крестьянства?
Круг этих сложных вопросов не первое десятилетие привлекает внимание исследователей, и тем не менее полных исчерпывающих ответов на них пока что не дано.
В пору ранней юности Есенину не пришлось испытать благотворного влияния людей, четко различавших пути общественного развития. Поэтому идеи народной борьбы, окрылявшие и одухотворявшие отечественную литературу, не были источником ранней его лирики, из которой в силу многих причин выпали некоторые мотивы, характерные для русской литературы тех лет. Но как поэт Есенин обладал даром удивительно тонко чувствовать и правдиво воспроизводить окружавший его мир. Весь в звуках родного края, Есенин уловил и в прекрасных стихотворениях передал их временную тональность. Его поэзия «пахнет жизнью», и запахи эти пьянят ароматом родных полей.
Верность действительности и близость к традициям национального устного поэтического творчества не раз помогали поэту преодолевать неясность и нечеткость собственных идеалов. Но, ослабленная отсутствием революционной направленности, лирика Есенина уступала в этом громким голосам поэтов «Звезды» и «Правды» и особенно поэзии Д. Бедного. Но и тогда, когда поэт испытывал чуждые влияния упадочнической литературы, процветавшей в салонах северной столицы, его поэзия часто противостояла ее бестелесному, мертвящему пафосу. Не поглотила Есенина и клюевская кондовость, лицемерный монашеский аскетизм, к которому склонял его олонецкий гусляр.
Есенин пришел в литературу, обладая большим талантом и не имея определенных общественных устремлений. Какие же штрихи оставила поэзия раннего Есенина в пестрой и сложной картине русской литературы предреволюционной эпохи?
Самые ранние стихотворения Есенина созданы по впечатлениям детства и обозначены 1910 годом. В последующие годы поэт испытывал различные влияния. В его поэзии, однако, устойчиво звучали мелодии родного края, обретая более или менее определенную форму поэтического выражения. Поэтому будет правомерно выделить дореволюционное творчество поэта в особый период с обозначением ранний, ознаменовавшийся выходом в свет первого сборника стихотворений «Радуница», лирической сюиты «Русь», поэмы «Марфа Посадница», а также повести «Яр» и рассказов «У белой воды», «Бобыль и Дружок». В эти же годы поэтом созданы «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе» и книга стихотворений «Голубень», опубликованные в 1918 году * .
* (См. С. Есенин. Радуница. Пг., 1916; его же. Русь. «Северные записки». Пг., 1915, № 7, 8; его же. Марфа Посадница. «Дело народа», 9 апреля 1917 г.; его же. Яр. «Северные записки», февраль — май 1916 г.; его же. У белой воды. «Биржевые ведомости», утр. выпуск 21 августа 1916 г.; его же. Бобыль и Дружок. «Доброе утро», 1917, № 1; его же. Сказание о Евпатии Коловрате. «Голос трудового крестьянства», 23 июня 1918 г.)
Есенин принадлежит к числу тех немногих русских поэтов, чье детство было лишено благотворного влияния высокой культуры, не дышало грозовым воздухом освободительных идей, не знало героических примеров революционной стойкости. Ранние годы будущего поэта прошли вдалеке от активной общественной борьбы, в недрах которой рождалась новая Россия.
Выраставший в глуши мещерских лесов под однообразный шум сосен и берез, под тихий шелест трав и всплески «лонных вод», Есенин не был знаком с музыкой революции, и в его первых стихотворениях не слышатся боевые мелодии, под аккомпанемент которых вступал в жизнь двадцатый век и заявляла о себе революционная литература.
Детские годы поэт провел в семье, далекой от веяний нового времени. Он родился 21 сентября (3 октября) 1895 года и в течение первых 14 лет жил в родном селе Константинове, которое даже в эпоху 1905 года не отличалось активностью революционных настроений.
В родном селе С. Есенин в кепке)
Сын крестьянина, Есенин не испытал тяжелого бремени деревенской жизни, которое веками нес русский земледелец под грустные песни отцов и дедов, сопровождавшие его от колыбели до могилы. В отличие от многих своих сверстников поэт не знал ни изнурительности крестьянского труда, ни его мозолистой поэзии, а нужда и лишения не омрачали его детства.
Поэтому-то Есенину и не была так близка трудовая песня пахаря, прозвучавшая громко еще в поэзии А. Кольцова и озарившая ее той нечастой радостью, которая выпадала на долю крестьянина, когда мать-земля, пропитанная слезами и потом, вознаграждала его за каторжный труд.
Есенин не случайно исключал творчество Н. Некрасова из своей родословной, которую вел от А. Кольцова * . Ранняя поэзия Есенина и не содержит высокой и отчетливо выраженной некрасовской идейности, глубины изображения народной жизни, гражданственности. Она уступала в этом также поэзии А. Кольцова, И. Никитина, а подчас и поэзии И. Сурикова, которые оказали большое влияние на поэта.
* (См. стихотворение С. Есенина. «О Русь, взмахни крылами. «.)
Есенина многое роднит с этими поэтами, но в ранней лирике ему не удалось развить наиболее сильные мотивы их творчества. Доля бедняка, беспокоившая А. Кольцова, выпала из поэзии С. Есенина, которой не были близки многолетние традиции трудовой русской песни. И тем не менее привлекательность есенинской поэзии — в кровной связи с национальной жизнью, бытом, психологией и духовным миром русского человека.
И хотя поэт был выключен из трудовой деятельности односельчан, он хорошо знал их быт и психологию и воспринял от них глубокую, неиссякаемую любовь к своей Родине, к неувядаемой красоте ее природы, преданиям «старины глубокой». Этим детским впечатлениям и привязанностям, однако, неизменно сопутствовали другие, не менее яркие, но не столь поэтические и привлекательные впечатления. В ранние годы жизни поэт не раз был свидетелем бессмысленных пьяных побоищ, овеянных почему-то романтикой геройства и особенной деревенской удали, слышал грубую брань, наблюдал неоправданную жестокость и сам часто приходил к себе домой «с разбитым носом».
Запас детских впечатлений был у Есенина велик, но они крайне противоречивы. В неокрепшее идейно сознание поэта причудливо вплетался и «мир иной», возникавший из частых и искусных рассказов богомольных странников, а также из церковных книг, смысл которых настойчиво втолковывал внуку его дед. Эти неравноценные впечатления детства, легшие в основу первых стихотворных опытов поэта, и были источником противоречивой неоднородности его ранней поэзии, в которой то звонко и ослепительно ярко переливаются звуки и краски полнокровной жизни, то слышатся гнусавые монашеские голоса.
Позже, вспоминая детство, Есенин неизменно подчеркивает несхожесть первых своих впечатлений. «Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года. Помню лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, иди, ягодка, бог счастья даст». Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого. Дедушка пел мне песни старые, тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю» * .
* (Сергей Есенин. Автобиография, 1924. Собр. соч. в пяти томах, т. 5, стр. 15-16. См. там же автобиографию «Сергей Есенин», 1922; «Автобиография», 1923; «О себе», 1925.)
Густой религиозный колорит окружавшей мальчика жизни создавала и церковь, взметнувшая свой крест над просторами окских вод и вросшая в суглинок правобережной крутизны реки прямо перед окнами дома, где родился поэт. А неподалеку монастыри — Пощуповский, Солотчинский, собор в Рязани, а в окрестных селах много церквей и церквушек со своими престольными богослужениями, монахами и монашками, «святыми». По обширной пойме Оки далеко распространялся блеск устремленных ввысь христианских символов — крестов, и она веками гудела от надсадного баса колоколов, звавших в божественное лоно.
А рядом с этой призрачной жизнью, назойливо отравлявшей сознание мальчика, перед его взором открывались чудесные картины родной природы. Село Константиново раскинулось на крутом обрывистом берегу просторной русской реки, которая, освобождаясь от зимней скованности, разливает здесь свои полые воды на многие километры. Летом в пойме расцветает душистый ковер бесконечных лугов, рассеченных множеством ручьев и речушек, стариц и озер. По левую сторону Оки раскинулся могучий мещерский лес, по правую — бесконечная степь — Русь «без конца и без края», о которой слагались песни и сказки.
А песен и сказок немало слышал поэт в детстве. «Нянька — старуха приживальщица, которая ухаживала за мной, рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети» * . В своих автобиографиях поэт резко противопоставляет религиозному влиянию деда и бабки влияние, как он его называет, «уличное». «Уличная же моя жизнь была но похожа на домашнюю. Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил по чужим огородам. Убегал дня на 2-3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах. » ** .
* (Сергей Есенин. Автобиография, 1924, т. 5, стр. 15-16.)
** (Сергей Есенин. Автобиография, 1924, т. 5, стр. 16.)
Религиозные представления о небесном рае, божественных садах, аскетизме святых сталкивались в сознании будущего поэта с ощутимой красотой реальной действительности.
Двойственность восприятия мира поэт унаследовал с детства от односельчан и родных, в духовной атмосфере которых формировались его первые представления о жизни. Особенности этого наивного мироощущения, уходившего в глубь веков, но близкого русскому патриархальному крестьянину, Есенин в полной мере раскрыл позже в своем поэтическом трактате «Ключи Марии», а также в письме Р. В. Иванову-Разумнику: «Поэту нужно всегда раздвигать зрение над словом. Ведь если мы пишем на русском языке, то мы должны знать, что до наших образов двойного зрения. были образы двойного чувствования: «Мария зажги снега» и «заиграй овражки», «Авдотья подмочи порог». Это образы календарного стиля, которые создал наш великоросс из той двойной жизни, когда он переживал свои дни двояко, церковно и бытом.
Мария — это церковный день святой Марии, а «зажги снега» и «заиграй овражки» — бытовой день, день таяния снега, когда журчат ручьи в овраге» * .
* (Неотправленное письмо Р. В. Иванову-Разумнику, 1921; V — 148, 149.)
Разумеется, такое понимание мироощущения и традиций поэтического творчества крестьянства возникло у поэта в пору его зрелости, когда он имел не только богатый опыт стихосложения, но и приобрел определенные теоретические познания, позволившие ему различить принципы создания образов «двойного зрения» и «двойного чувствования». И все же Есенин выразил здесь то, что было близко ему с детства и нашло воплощение уже в первой книге стихотворений, поэтика которой также неоднородна и отражает влияния различных поэтических стихий. Часто влияния эти мимолетны, внешне. В таких стихотворениях угадывается преходящая неустойчивая настроенность поэта, и они выпадают из присущей ему уже в ранний период стихотворной структуры, в основе которой лежит народное образотворчество.
Глубинная связь поэта с фольклором не прерывается на протяжении всей его жизни, и ее не колеблют многочисленные литературные влияния. Формы же этой связи неодинаковы и претерпевают сложную эволюцию.
Близость к поэтическим традициям крестьянского фольклора — наиболее устойчивая особенность поэтики раннего Есенина, находящейся в органическом родстве с кругом тем, привлекавших поэта, и особенностями его мироощущения. «Литературные уроки» деда и Спас-Клепиковская школа, которую поэт окончил в 1912 году, не внесли каких-либо изменений в духовный мир, сложившийся в обстановке сельской общины. Недаром, вспоминая школу, поэт писал: «Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это все, что я вынес» (V — 16).
Разумеется, закрытая церковно-учительская школа расширила круг знаний поэта, в том числе и литературных. Она, однако, оберегала своих воспитанников от нецерковного пафоса идей двадцатого, революционного века. Ее задачей было воспитание учеников в духе патриархально-религиозной старины. Дважды в день воспитанники слушали молитвы и проповеди, из них готовили учителей, близких по духу православной церкви.
И, конечно, не случайно школа эта была расположена в укромном местечке, вдалеке от больших дорог, в самой глубине мещерских лесов, в селе, окруженном топями и болотами, которые не отваживались преодолевать даже охотники-смельчаки. И когда будущему поэту разрешалось повидаться с родителями, он пробирался домой кружным путем, на котором его встречали и провожали то угрюмые и безмолвные, а то благочестиво-звонкие башни монастырей и церквей. И на этом пути в шум лесов, шелест трав и загадочный хор птичьих голосов врывался бас меди.
Поэта, однако, больше привлекали песни, сказки, частушки, издавна бытовавшие на его родине, и, преодолевая религиозные влияния, он начал свое творчество с подражания фольклору. «Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам. В бога верил мало. В церковь ходить не любил», — пишет Есенин в своей автобиографии (V — 11), противопоставляя истоки своего творчества религиозным влияниям.
И хотя слова эти принадлежат уже зрелому поэту, которого поругивала критика за приверженность к религии, в них он сказал правду. И позже, неоднократно возвращаясь к истокам своей поэзии, стараясь разобраться в истинных и глубоких влияниях, Есенин много раз повторит эти слова: «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки» (V — 16). «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя, а отец мой даже слагал их» (V — 23).
Народная психология, быт русской деревни, традиции ее поэтического творчества имели настолько большое влияние на будущего поэта, что позволили ему противостоять настойчивым стремлениям приобщить его к религии. Многие стихотворения, созданные им после окончания церковно-учительской школы (до 1915 года), содержат не только полемику с церковью, но и неприязненное ироническое отношение к ней, и это — лучшее свидетельство глубоких расхождений поэта с надеждами, которые возлагали на него его дед и рязанский архиерей.
В стихотворениях этих лет сугубо земное, житейское восприятие мира и нет в них сколько-нибудь серьезных попыток подражать священным заповедям. Религиозная символика и библейская образность, знакомые поэту с детства, отсутствуют и в его поэзии 1910-1912 годов, а к 1915 году он создает стихотворения, утверждающие красоту земной жизни, прелесть родной природы.
Задорные и голосистые, стихотворения- эти противостоят монашескому смирению и кротости, в них предстает мир многоцветный и радостный. Все в нем живет, дышит, развивается, и одно это многоголосое движение находится в противоречии с характерным для религиозного мироощущения покоем. Поэт замечает и росу на крапиве, и слышит песню соловья, и за рекою — колотушку сонного сторожа. Есенинская зима поет и аукает над чащобой мохнатого леса, метелица у него ковром шелковым стелется, вьюга с ревом бешеным стучит по ставням и злится все сильней, а озябшим и голодным воробышкам под вихри снежные снится красавица весна. Есенинская заря ткет на озере алое полотно, черемуха сыплет снегом, зарница распоясала в пенных струях поясок * .
* (См. стихотворения: «Вот уж вечер. Роса. «, «Поет зима — аукает. «, «Выткался на озере алый свет зари. «, «Сыплет черемуха снегом. «, «Темна ноченька, не спится. «, «Дымом половодье зализало ил. «.
Примечание: здесь не рассматривается стихотворение «Там, где капустные грядки. «, датированное поэтом 1910 годом. Эту дату не следует считать достоверной: четверостишие написано не ранее 1919 года. В первоначальном варианте оно входило в стихотворение «Хулиган».
В юношеских стихотворениях Есенина уже слышится самостоятельный голос будущего большого поэта, горячо любящего и остро чувствующего родную природу во многих, часто еле уловимых оттенках. Поэтический образ в них прост, прозрачен, лишен вычурности. Метафора еще не обрела силу, но особенности ее уже заметны. Лирическое чувство, однако, неглубоко, лишено больших переживаний, возникает как отклик на звуки и переливы природы.
Из средств выражения используются чаще всего эпитет, несложные сравнения, редко метафора. В каждой строфе обычно нарисована маленькая картинка, возникающая из непосредственных наблюдений и стремления передать вызванные ими ощущения и переживания.
Тихий, лунный вечер, знакомые, звуки и цвета природы вызвали у поэта ощущения радости, а лучи луны, упавшие на вершины берез, зажгли их «как большие свечки», и от них стало тепло, как в родном доме у печки. Кстати, «большие свечки» в этом стихотворении — один из типичных случаев нередкого и самого светского использования поэтом религиозных слов.
Непосредственные наблюдения лежат в основе и другого стихотворения:
Из непосредственных наблюдений возникает в этих стихотворениях и эпитет (сторож сонный, лес мохнатый, воробышки игривые, звон тихий раскованный, свет зари алый, тоска веселая, сосна смолистая, бег зыбистый, струи пенистые, лес зеленый, заря маковая, меха малиновые). И пусть некоторые из этих эпитетов не оригинальны — они взяты из житейского обихода, так же как первые есенинские метафоры: «зима аукает«, «в пряже солнечных дней время выткало нить«, «выткался на озере алый свет зари«, «желтые поводья месяц уронил» и др.
Важно заметить, что в поэтических средствах этого ряда стихотворений нет ориентации на библейскую образность. Они лишены ее так же, как и религиозных мотивов и церковных идей. Метафоры Есенина идут от глубинных традиций народного поэтического творчества и основаны на уподоблении природы обычным житейским, бытовым явлениям (время ткет нить, месяц роняет лучи-поводья, а сам, как неторопливый всадник, движется по ночному небу).
Конкретность и отчетливость поэтического видения выражается самой обиходной бытовой лексикой, словарь прост, в нем редко употребляются книжные и тем более абстрактные слова и выражения. Этим языком пользовались односельчане и земляки. Иногда встречаются религиозные слова, которые поэт использует для выражения своих сугубо светских идей.
В стихотворении «Дымом половодье. » стога сравниваются с церквами, а заунывное пение глухарки с зовом ко всенощной.
И тем не менее нельзя видеть в этом религиозность поэта. Он далек от нее и рисует картину родного края, забытого и заброшенного, залитого половодьем, отрезанного от большого мира, оставленного наедине с унылым желтым месяцем, тусклый свет которого освещает стога, и они, как церкви, у прясел окружают село. Но в отличие от церквей стога безмолвны, и за них глухарка заунывным и невеселым пением зовет ко всенощной в тишину болот.
Видна еще роща, которая «синим мраком кроет голытьбу». Вот и вся неброская, нерадостная картина, созданная поэтом, все, что он увидел в родном затопленном и покрытом синим мраком крае, лишенном радости людей.
И этот мотив сожаления о бедности и обездоленности родного края пройдет через раннее творчество поэта, а способы выражения этого глубоко социального мотива в картинах природы, казалось бы нейтральных к социальным сторонам жизни, будут все больше совершенствоваться.
В стихотворении «Калики» Есенин в резкой, иронической форме выразил свое отношение к религии. Странствующих святош, «поклоняющихся пречистому спасу» и поющих стихи «о сладчайшем Исусе», он называет скоморохами, вкладывая в это слово отрицательный смысл. Их песню о Христе слушают клячи и вторят ей горластые гуси. А убогие святоши ковыляют мимо коров и говорят им свои «страдальные речи», над которыми смеются пастушки.
Нет, это не озорство, как выразился один известный критик, имея в виду стихотворение «Калики», а четкая неприязнь к служителям культа и отрицание тех заповедей, которые усиленно вдалбливали спас-клепиковские церковники своим ученикам.
В стихотворениях «Подражание песне», «Под венком лесной ромашки. «, «Хороша была Танюша. «, «Заиграй, сыграй тальяночка. «, «Матушка в купальницу по лесу ходила. » особенно заметно тяготение поэта к форме и мотивам устного народного творчества. Поэтому в них немало традиционно-фольклорных выражений типа: «лиходейная разлука«, как «коварная свекровь«, «залюбуюсь, загляжусь ли«, в «терем темный«, коса — «душегубка-змея«, «парень синеглазый«.
Используются также фольклорные способы конструкции поэтического образа. «Не кукушки загрустили — плачет Танина родня» (тип образа, хорошо известный поэту из русской народной песни и «Слова о полку Игореве»).
Но не только фольклорной формой пользуется поэт и на ее основе создает свои образы, он делает фольклор предметом своей поэзии, источником тем многих стихотворений, сохраняя социальный смысл народного творчества. «Хороша была Танюша. » — это песня о тяжелой девичьей судьбе, о диких нравах в дореволюционной деревне, о жизни, загубленной во цвете лет («На виске у Тани рана от лихого кистеня»).
Стихотворение «Хороша была Танюша. » может служить примером умелого обращения начинающего поэта с устным народным творчеством. В стихотворении много фольклорных слов, выражений, образов и построено оно на основе народной песни, но в нем чувствуется рука будущего мастера. Здесь к месту и очень удачно использует поэт психологический параллелизм, часто употреблявшийся в народном творчестве для выражения горя, несчастья, грусти. В духе песенной традиции Есенин соединил его с бодрым частушечным напевом. Его Танюша, узнав об измене любимого, хотя и «побледнела, словно саван, схолодела, как роса, душегубкою-змеею развилась ее коса», тем не менее находит в себе силы достойно ответить ему: «Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу, я пришла тебе сказаться: за другого выхожу» (I — 68).
Названные нами выше стихотворения Есенина лишены неплодотворных влияний и в них четко выражена тяга к темам, близким и дорогим русскому читателю.
Ощущая себя «выросшим до зрелости внуком купальской ночи, рожденным с песнями в травяном одеяле», поэт создал немало картин русской природы, но пейзажи — не единственное достоинство его даже самой ранней поэзии.
В нее с самого начала проникали социальные мотивы и темы, которые, повторим, находились в противоречии со стремлениями официальных воспитателей поэта. И в этом — великая сила влияния на него угнетенной, неграмотной, трудовой и нищей рязанской деревни, не раз поднимавшейся с кольями, вилами и косами против своих угнетателей.
Слишком долгое время критика наша усердно искала источники противоречивости зрелого Есенина в религиозности, смиренности, кротости, богомольности деревни, в дореволюционных условиях которой он вырастал, безмерно выпячивалась также фигура богомольного деда. Между тем даже в ранних стихотворениях поэта нет ни смиренности, ни кротости, ни богомольности. В них громко звучит «хмельная радость», омрачаемая сознанием заброшенности и оторванности от большого мира.
Разумеется, и в эти годы (1910-1914) поэт испытал различные литературные влияния, и о них будет сказано, но стихи, созданные по живым впечатлениям детства, не дают права на отождествление Есенина этих лет с Есениным петербургским.
Этого не учла критика. Даже Воронский, прекрасно знавший творчество и жизнь поэта, не смог расчленить «Радуницу», и в своей отрицательной ее оценке выделил стихотворения, созданные уже после того, как поэт подышал воздухом столичной реакционной философии. «Русь Есенина в первых книгах его стихов — смиренная, дремотная, дремучая, застойная, кроткая, — Русь богомолок, колокольного звона, монастырей, иконная, канонная, китежная. По силе сказанного его поэтические произведения рассматриваемого периода являются художественно-реакционными». Воронский объясняет такое развитие Есенина влиянием «разлагающей» и «размягчающей дедовской прививки». «И «Радуница», и «Голубень», и «Трирядница», и иные многие стихи поэта окрашены и пропитаны церковным, религиозным духом» * .
* (А. Воронский. Сергей Есенин. Литературный портрет. В кн.: А. Воронский. Литературно-критические статьи. М., «Советский писатель», 1963, стр. 244, 245, 247, 248.)
В более поздней статье «Об отошедшем» Воронский смягчил и кое в чем пересмотрел свои оценки есенинского творчества, но ранний цикл стихотворений он оценил по-прежнему неверно: «Первый цикл его стихов был деревенски-идиллический, окрашенный церковностью» * .
* (А. Воронский. Об отошедшем. В кн.: Сергей Есенин. Собр. стихотворений, т. I. М.-Л., ГИЗ, 1926, стр. XVIII.)
В дореволюционной рязанской деревне были не одни только идиллии. В ней разгоралось пламя освободительной борьбы, и крестьянское движение не в шутку всполошило именитую светскую и духовную знать.
Рязанский край в царской России действительно был заброшенным, самым нищим среди нищих. Это был мужицкий край. Крестьяне составляли здесь 94% всего населения губернии * .
* (Все цифровые данные взяты нами из работы В. И. Попова «Крестьянское движение в Рязанской губернии в революции 1905-1907 гг.». «Исторические записки», 1954, № 49, стр. 136-164. Далее цифровые данные даются без ссылки на эту работу.)
Но в этом мужицком краю на долю крестьян приходилась лишь половина лучших земель губернии, другая ее половина находилась в частнособственническом владении, Крестьянский надел на душу в Рязанской губернии был ниже, чем в соседних с ней губерниях * , и равнялся в среднем одной десятине, а в ряде деревень он был еще ниже. Цена на аренду земли стремительно росла, налоги тоже. В 1904 году одни лишь выкупные платежи составили 50% всех налогов на население губернии.
* (Московской, Нижегородской, Калужской, Орловской.)
Грамотность была крайне низкой, медицинское обслуживание почти отсутствовало * . Не случайно поэтому показатели обнищания крестьян губернии неуклонно росли и были выше общероссийских. Бедняков — 63,6 против 59,5%, середняков — 17,7 против 22%. Крестьянам Рязанской губернии не хватало в 1905 году двух миллионов пудов зерна для засева полей. От голода и нищеты они уходили на заработки в города и переселялись в другие районы страны или попадали в кабалу кулаков и помещиков.
* (9 врачей и 11 фельдшеров на 100000 населения.)
Таким был есенинский край в канун первой русской революции, которая развернулась в нем с особой силой. В 1905-1907 годах в Рязанской губернии зарегистрировано 515 крестьянских выступлений. И хотя они были разрозненными и изолированными, подавленными силой власти и оружия, они не отличались кротостью и смирением. Крестьяне жгли помещичьи имения, отбирали скот, хлеб, рубили леса. Было и открытое сопротивление властям, были и расстрелы восставших, и все это создавало в Рязанской губернии атмосферу, далекую от кондовости и монастырщины.
Не учитывать революционные настроения крестьян, как это делают иные критики, нельзя. Они ведь сыграли немалую роль в пробуждении сознания многих крестьянских писателей.
Но революционная волна лишь вскользь захватила северные уезды губернии, в одном из которых родился и жил поэт, а в них и помещиков было меньше, и наделы крестьян выше, и классовые противоречия не так остры. Потому-то из 515 выступлений крестьян Рязанской губернии лишь 8,8% падает на северные уезды.
Острота революционной борьбы ослаблялась в сознании будущего поэта еще и тем, что его творчество начиналось в годы столыпинщины и общего спада революционной деятельности, идейного разброда в рядах творческой интеллигенции, веховщины и богоискательства, в годы, когда процветали декадентские моды. «Реакция проявлялась во всех областях общественной жизни, в науке, философии, искусстве. Царизм вел бешеную шовинистическую агитацию. Активно выступала воинствующая поповщина. Среди интеллигенции широкое распространение получили контрреволюционные настроения, ренегатские идеи, увлечение мистикой и религией. Стихла на время острая борьба в деревне» * .
* («История КПСС». М., Госполитиздат, 1960, стр. 126.)
Условия были вполне подходящие для осуществления идей хозяев Спас-Клепиковской церковно-учительской школы, которую, скажем кстати, идеализируют отдельные наши критики, не считаясь с мнением о ней зрелого поэта. Она же делала все, чтобы искоренить память о революции в сознании своих учеников. Не случайно поэтому ни Есенин, ни его учителя и одноклассники в своих воспоминаниях и письмах, относящихся к годам обучения в школе, ничего не говорили о впечатлениях от длительной и тяжелой борьбы рязанского крестьянства в эпоху 1905-1907 годов.
Окресности Спас-Клепиков. Лесное озеро
Спас-Клепиковская церковно-учительская школа
А воспоминания эти были живы и в среде церковников, и в среде интеллигенции. О жертвах революции 1905 года поэт упоминает лишь в 1913 году в письме Грише Панфилову, в котором он дает еще одну справедливую характеристику спас-клепиковской духовной атмосферы: «Я не знаю, что ты там засел в Клепиках, пора бы и вырваться на волю. Ужели тебя не гнетет та удушливая атмосфера? Здесь хоть поговорить с кем можно и послушать есть чего» (V — 106). И это не воспоминания, а живые впечатления только что окончившего школу поэта.
В дружеском школьном кружке Гриши Панфилова сильно увлекались не только ранним Горьким, но и Надсоном и толстовством. К философии Толстого большой интерес был и у Есенина. Справедливость этих слов подтверждают письма, стихи, автобиографии самого поэта. Стихотворения клепиковского периода не отличаются жизнеутверждающим пафосом * . Лишенные глубоких чувств и переживаний они и в художественном и в идейном отношении еще очень слабы. Они, однако, характеризуют литературную настроенность учеников Спас-Клепиковской школы, которые их с увлечением слушали, а подражательное и слабое стихотворение «Звезды» получило даже восторженную оценку учителя словесности Е. М. Хитрова ** .
* (См. стихотворения: «Звезды», «Воспоминание», «Моя жизнь», «Что прошло — не вернуть», «Ночь», «Восход солнца», «К покойнику», «Капли», «Поэт».)
** (См. примечание к этому стихотворению (I — 335).)
В большинстве стихотворений 1910-1912 годов звучат не чуждые поэту в ту пору пессимистические мотивы, заимствованные, в частности, у Надсона вместе с арсеналом поэтических средств:
В арсенале этих средств такие лишенные есенинской конкретности и образности штампы: «жизнь — страданья удел», «незавидная доля», «душа, изнывающая от тоски и горя», «даль туманная», «вздохи и слезы», «волшебные, сладкие грезы», «жизнь — обман». Даже природа становится бледной, краски ее тускнеют, оттенки пропадают: «Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит и разрушит волшебные, сладкие грезы»; «Капли жемчужные, капли прекрасные, как хороши вы в лучах золотых»; «Звездочки ясные, звезды высокие». Ни «жемчужные капли», ни «зорька красная», ни «небо темно-голубое» не идут в сравнение с образами природы, созданными поэтом позже:
В 1910-1912 годах Есенину не удалось создать сколько-нибудь значительных произведений. В его творчестве этих лет много покорности судьбе, толстовского непротивленчества, сетований на «судьбу-злодейку». Оно по-ученически подражательно.
Влияний этих могло и не быть, если бы рядом с юным поэтом был чуткий и понимающий поэзию учитель. Но такого не оказалось. Глубинных родников таланта Есенина никто не замечал. Слишком долго поэт развивался в одиночку, ощупью пробивая себе дорогу в поэзию, пока не встретился с Блоком, который оценил талант Есенина и помог ему как поэту. Но это было уже в 1915 году.
Что же касается Спас-Клепиковской школы, то для нее явилось неожиданностью, когда спустя два-три года после ее окончания имя Есенина стало достоянием общероссийской литературы. Придя в школу с талантом и живою душою поэта, Есенин ушел из нее с «крепким знанием церковнославянского языка» и с не менее крепко засевшими в сознании толстовскими идеями, которые позже пришлось ему преодолевать.
Лучшие стихотворения Есенина 1910-1914 годов привлекают свежестью и сочностью картин природы, нарисованных смело, размашисто. Читателя пленяет обнаженность и задушевная искренность выражаемых поэтом чувств.
В эти годы, однако, Есенин имеет смутные представления об истинном назначении поэзии. Его творчество камерно, не одухотворено высокими идеями века, лирическое чувствование неустойчиво, ограничено кругом интимных тем и переживаний, эстетический идеал не четок, раздумья противоречивы. Стихотворения этих лет неравноценны. Они то полны энергии и оптимизма («Вот уж вечер. Роса. «, «Поет зима — аукает. «, «Выткался на озере. «, «Сыплет черемуха снегом. «, «Темна ноченька, не спится. «), то горестные и грустные, навеянные мыслями о скоротечности жизни («Подражанье песне», «Под венком лесной ромашки. «, «Хороша была Танюша. «, «Воспоминание», «К покойнику»).
Неясность общественных позиций со всей отчетливостью выражена и в стихотворениях Есенина о поэте. В первом из них «Он бледен. Мыслит страшный путь. » (1910-1911) тема общественной роли искусства совсем отсутствует, а судьба поэта представляется Есенину безрадостной, одинокой, трагической.
В другом стихотворении «Тот поэт, врагов кто губит» (1912) Есенин так понимает общественное назначение художника:
В сравнении с первым стихотворением тема искусства взята здесь глубже, но абстрактность суждений не преодолена, критерии весьма общи и неопределенны, и это характеризует умонастроение Есенина тех лет. На мучивший его вопрос о роли искусства в жизни народа в эти годы он так и не смог найти ясного и конкретного ответа.
В письме Грише Панфилову из Москвы он просит друга помочь ему в этом: «Хочу писать «Пророка», в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя дай мне их, как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему «Поэту». Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига» (V — 92).
«Клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу» — все это скорее романтика, чем ясное осознание цели. И хотя Есенин просит «благословить его на благородный труд» и не хочет «зачернить себя в этом греховном сонме», готов переносить «унижения, презрения и ссылки», представления его о поэте и поэзии пока что смутны и далеки от идей, прочно утвердившихся в передовой русской литературе.
Разумеется, речь идет о юноше, только что оставившем школьную скамью, условиями жизни и школой изолированном от прогрессивного движения своего времени, пробивавшемся в литературу ощупью, в одиночку, лишенном идейной поддержки. Воспитание в клепиковской «школе в духе христианской морали мало содействовало правильному решению таких сложных и острых проблем. В рассуждениях о назначении поэта Есенин превзошел своих учителей. Но переоценивать его юношеские представления, как это иногда делается в критической литературе, нет оснований.
Неустойчивость и неопределенность мировоззрения Есенина видны и из других писем своему школьному другу: «Я изменился во взглядах, но убеждения те же и еще глубже засели в глубине души. По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то: вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю. На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня — человек слова и дела, как Христос. Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата» (V — 92, 1913 год).
В этой смеси религий заметно родство с идеалом поэта, «готового страдать за людей» и «любить их как братьев».
Налет толстовства, христианства, буддизма соседствует в письме с сообщением об агитации среди рабочих: «Недавно я устраивал агитацию среди рабочих письмами. Я распространял среди них ежемесячный журнал «Огни» с демократическим направлением» (V — 93). Едва ли стоит придавать большое значение общественной деятельности и агитации поэта в этот период. Тем более, что и его литературные симпатии крайне сомнительны: «Разумеется, я имею симпатии и к таковым (после Христа и Будды. — П. Ю.) людям, как, например, Белинский, Надсон, Гаршин и Златоврацкий и др. Но как Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Некрасов — я не признаю. Тебе, конечно, известны цинизм А. Пушкина, грубость и невежество М. Лермонтова, ложь и хитрость Кольцова, лицемерие, азарт и карты и притеснение дворовых Н. Некрасова, Гоголь — это настоящий апостол невежества, как и назвал его Белинский в своем знаменитом письме. А про Некрасова можешь даже судить по стихотворению Никитина «Поэту обличителю» (V — 92, 93).
Позже Есенин резко изменит мнение о великих русских писателях, назовет Гоголя «любимым» (V — 9), оценит по достоинству Лермонтова, Кольцова, Пушкина, Достоевского, Л. Толстого. В ранние же годы его представления о них неустойчивы, а философские и мировоззренческие взгляды эклектичны, смутны, лишены активной гражданственности.
К 1913 году относится увлечение Есенина религией: «. в настоящее время я читаю евангелие и нахожу очень много для меня нового. Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему. Жизнь. Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни» (V — 95). Поэт верит не только в «светлый ум и благородную душу Христа», но и в загробную жизнь. Обращаясь к Грише, он замечает: «Ты сам когда-то говорил: «А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая». Да, — признается Есенин, — я тоже думаю, но зачем она жизнь?» (V — 95). Приведенные Есениным слова друга характеризуют и мировоззрение Гриши Панфилова, также переоцениваемого часто в критической литературе, утверждающей безоговорочно демократичность настроений юных друзей.
Несомненно, в школьном кружке Панфилова обсуждались идеи служения обществу, и они были близки Есенину, но это скорее идеи христианского служения, ожившие с новой силой в сознании поэта в первый год его пребывания в Москве. «Да, Гриша, — внушает он Панфилову, — люби и жалей людей, и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников. Ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей» (V — 100).
Вместо декларированного в замысле «Пророка» обличения «увязшей в пороках толпы» здесь провозглашается лечение общественных болезней лаской, совсем уже в духе толстовского непротивления злу насилием. Таковы итоги воспитания Спас-Клепиковской церковно-учительской школы. Таким прибыл Есенин в Москву летом 1912 года.
Поэта привело в город желание найти пути в большую литературу и попробовать свои силы в поэзии. Каких-либо связей в писательских кругах он не имел, имя его в печати не было известно. Оторванный от родной деревенской стихии, Есенин оказался в первые месяцы жизни в чужом ему городе в обстановке духовной изоляции. Начались распри с отцом, а за ними наступил разрыв, пришлось оставить работу в конторе купца Крылова. Жизнь складывалась трудно и совсем не так, как хотелось юноше. Лишившись поддержки отца, поэт оказался в еще более тяжелом положении. Вместо литературных занятий приходилось каждодневно думать о куске хлеба.
Собственные впечатления поэта о пребывании в Москве также не совпадают с оценкой их в некоторых критических работах * , и поэтому в них нужно разобраться. «. Глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло» (V — 89, 1912 год); «Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать? Пишу письмо, а руки дрожат от волнения. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук» (V — 94, 1913 год); «Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте. Наконец и приходится сказать, что жизнь это действительно «пустая и глупая шутка» (I — 104, 1913 год); «. Со средствами приходится скандалить. Не знаю, как буду держаться, а силы так мало» (V — 106, 1913 год); «Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее» (V — 106, 1913 год).
* (См. Ю. Прокушев. Юность Есенина.)
К ряду нерадостных настроений поэта, выражаемых в письмах другу, следует добавить и нелестные оценки людей, с которыми ему приходилось встречаться в городе. «Москва — это бездушный город, и все, кто рвется к солнцу и свету, большей частью бегут от нее. «; «Люди здесь большей частью волки из корысти. За грош они рады продать родного брата» (V — 108, 1913 год); «Изнуренный сажусь за письмо. Последнее время я тоже свалился с ног. У меня сильно кровь шла носом» (V — 109, 1914 год); «Что-то грустно, Гриша. Тяжело. Один я, один кругом, один и некому мне открыть свою душу, а люди так мелки и дики» (V — 110, 1914 год).
Таковы собственные впечатления Есенина о пребывании в Москве. Душевная неустроенность и неудовлетворенность находят выражение и в ряде стихотворений этих трудных для поэта дней. В них нет ни буйной жизнерадостности, ни колоритных картин родной природы, а мир представляется Есенину мрачным и скучным, лишенным ярких красок:
«Времени скучные звуки» слышатся и в других стихотворениях, посылаемых Грише Панфилову. Слабые художественно и не предназначенные для печати стихотворения эти отчетливо выражают внутренний мир поэта, не нашедшего пока что в городе единомышленников и охотно обращающегося к грустным мотивам поэзии Надсона, о покупке сочинений которого он сообщает другу * .
* (См. письма из Константинова, февраль — март 1913 г. (V — 98).)
Подавленное настроение Есенина неверно было бы объяснять глубокими раздумьями над судьбами Родины, которые волновали в то время русскую интеллигенцию, болезненно пережившую поражение революции 1905-1907 годов и вступавшую в полосу нового подъема освободительного движения. Такое объяснение было бы неверным, если даже учесть связи Есенина с революционно настроенными рабочими типографии «Товарищества И. Д. Сытина», где некоторое время поэт работал в корректорской.
С. Есенин среди работников типографии ‘Товарищества И. Д. Сытина’
Духовно Есенин не был подготовлен для активной революционной работы, и об этом красноречиво говорят рассмотренные нами письма Панфилову. В некоторых из них поэт сообщает об аресте рабочих, о своем участии в рабочем движении, о слежке за ним со стороны полиции и об обыске, произведенном ею в его квартире. И хотя эти факты биографии Есенина соответствуют (в известной мере) действительности, преувеличивать их было бы рискованно. В одном из писем (1913) он пишет: «Во-первых, я зарегистрирован в числе всех профессионалистов, во-вторых, у меня был обыск, но все пока кончилось благополучно» (V — 108).
На это место письма особенно часто ссылаются в последнее время исследователи, чтобы подчеркнуть причастность поэта к революционному движению. И действительно, в бытность свою корректором типографии Есенин участвовал в рабочих собраниях, распространял журнал «Огни», имевший демократическую направленность. Считать же это сознательной революционной деятельностью, идущей от внутренних побуждений, нельзя. И об этом лучше всего сказано в самом письме, которое цитируется обычно в первой своей части, а между тем его конец красноречив, и нам приходится еще раз его выписать: «Читал ли ты роман Ропшина «То, чего не было» из эпохи 5 годов. Очень замечательная вещь. Вот где наяву необузданное мальчишество революционеров 5 года. Да, Гриша, все-таки они отодвинули свободу лет на 20 назад. Но бис с ними, пусть им себе галушки с маком кушают на энтом свити» (V — 108, 109).
Не будем останавливаться на всех оттенках высказывания Есенина, подчеркнем только, что клеветнический роман Б. Савинкова (Ропшина) пришелся ему, считавшему себя «зарегистрированным профессионалистом», по душе, а революционный подвиг борцов 1905-1907 годов назван им «необузданным мальчишеством». Совместить это с сознательной революционной деятельностью невозможно.
С 1962 года в литературу о Есенине вошел новый документ — «Письмо пятидесяти» * , а также были обнаружены донесения сыщиков, которые вели слежку за Есениным в ноябре 1913 года. Материалы эти с достаточной полнотой представлены в книге Ю. Прокушева ** , и вновь цитировать их нет необходимости. Отметим только, что письмо «пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района» резко осуждало раскольническую деятельность ликвидаторов и антиленинскую позицию газеты «Луч».
* (См. сообщение Л. Шалгиновой «Письмо пятидесяти и Есенин». «Новый мир», 1962, № 6, стр. 278-279.)
** (См. Ю. Прокушев. Юность Есенина, стр. 137, 138, 143-156.)
Среди пятидесяти подписей под письмом стоит подпись Есенина, что и дало основание полиции, в руки которой попал документ, установить за ним тщательную слежку. В донесениях полицейских нет, однако, ничего, что бы подтверждало сознательное и активное участие поэта в революционном движении, не обнаружено таких материалов и при обыске. Очевидно, подпись Есенина под документом также нельзя считать проявлением сознательной революционной деятельности. Все его помыслы в Москве были направлены на поиски путей в литературу. И в этом главном стремлении он не получал ожидаемой поддержки и вскоре оставил работу в типографии. Так, столкнувшись впервые с рабочими города, Есенин не стал ни певцом революционной борьбы, ни сознательным революционером. Связи эти не оставили глубоких следов в его ранней поэзии. Стихотворения «У могилы» и «Кузнец», напоминавшие (да и то глухо) об этой связи, поэт не включил в первый свой сборник «Радуница», никогда о них не вспоминал и не включал в последующие издания своих произведений * . Заметим также, что ни в одной из автобиографий поэт не вспоминал о своем участии в революционном движении.
* (Стихотворение «Кузнец» впервые было опубликовано в газете «Путь Правды» 15 мая 1914 г.)
Это вовсе не означает, что кратковременная работа в коллективе сытинцев, ведших организованную борьбу за свои права, не оказала на поэта совсем никакого влияния и не была для него полезной. Подышав воздухом типографии, Есенин все больше начинает размышлять о жизни, стремится постичь ее смысл, как-то самоопределиться в ней, осознать ее сложность и неустроенность. В творчестве Есенина этих лет усиливаются демократические тенденции и возникают новые темы, расширявшие диапазон его поэзии. В поэме «Марфа Посадница» содержится осуждение деспотизма царя Ивана III и прославление новогородской вольницы. В стихотворениях «Узоры», «Молитва матери», «Богатырский посвист» Есенин пишет об империалистической войне.
Под влиянием и с помощью сытинцев он поступает в народный университет им. А. Л. Шанявского, завязывает связи с суриковцами и становится членом этого кружка. Все это помогает ему расширить и углубить знания родной литературы, ближе познать новую для него жизнь города. Но все это не открывает перед ним, считавшим себя сложившимся поэтом, широкой дороги в печать. И хотя в кружке суриковцев поэт обретает близкую ему литературную среду и лично знакомится с рядом поэтов, издательские его планы не продвигаются, и он решает покинуть Москву и попытать счастья в столице.
Еще в конце 1913 года Есенин писал Панфилову: «Думаю во что бы то ни стало удрать в Питер. Москва не есть двигатель литературного развития, а она всем пользуется готовым из Петербурга. Здесь нет ни одного журнала. Положительно ни одного. Есть, но которые только годны на помойку, вроде «Вокруг света», «Огонек» (V — 108).
А. Р. Изряднова, близко знавшая Есенина в те годы, в своих воспоминаниях замечает: «Настроение было у него угнетенное, он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать» * .
* (Ю. Прокушев. Юность Есенина, стр. 115.)
Лишь в последний год пребывания в Москве Есенин смог опубликовать несколько своих стихотворений в журналах «Мирок», «Проталинка» и в газете «Новь» * . Разумеется, детские журналы публиковали стихотворения с учетом возраста и интересов своих читателей, отбор произведений для них был ограничен. Не имея возможности напечатать всего, что было создано к этому времени, Есенин сдал в журнал «Мирок» свои первые зарисовки картин русской природы и сказку «Сиротка». По ним нельзя было судить о содержании творчества вступавшего в литературу поэта, но уже в них читатель мог заметить свежесть его ощущений природы, тонкость наблюдений, полноту чувств, простоту и яркость их поэтического выражения. Конкретность и прозрачность образов особенно наглядна в таком, например, стихотворении:
* («Мирок» — ежемесячный иллюстрированный журнал для семьи и начальной школы. В 1914 г. в нем были напечатаны стихотворения С. Есенина «Береза», «Пороша», «Село», «Пасхальный благовест», «С добрым утром», «Сиротка», «Поет зима — аукает». «Проталинка» — журнал для детей среднего возраста. В 1914 г. в № 10 С. Есенин опубликовал в нем стихотворение «Молитва матери». В газете «Новь» 23 ноября 1914 г. опубликовано стихотворение «Богатырский посвист». В интересном сообщении С. Стриевской «Не Есенин ли это?» («Литературная Россия» от 14/Х 1966 г., стр. 11) высказано предположение, что стихотворения Есенина «В эту ночь» и «Уйти бы» были опубликованы в 1913 г. в № 5 московской легальной большевистской газеты «Наш путь». С. Стриевская, однако, сомневается в авторстве Есенина, которое пока что не доказано.)
В этой маленькой зарисовке покоряет не только тонкость наблюдений, но и большое поэтическое мастерство художника, которому известны и звукопись, и гармония гласных. Даже в русской поэзии, богатой пейзажами, мало таких жемчужин, и это яркое свидетельство упорного совершенствования Есениным литературной техники в годы пребывания в Москве.
Отсутствие глубоких социальных мотивов — другая особенность стихотворений, опубликованных в 1914 году, что нельзя объяснить одним только содержанием и направлением журналов, в которых печатался тогда поэт.
В стихотворениях «Молитва матери» и «Богатырский посвист» Есенин коснулся острой в то время темы — отношения к империалистической войне, несшей русскому народу неисчислимые беды. Идейно-художественное решение темы не отличается ни политической зрелостью, ни твердостью общественных позиций автора. Поэт так раскрывает чувства матери, сын которой «в краю далеком родину спасает»:
В этих строках много слез, и при первом чтении стихотворения создается впечатление неутешного горя матери, потерявшей сына в бессмысленной войне. Авторская мысль, однако, другая. Он заставляет старушку нарисовать в своем воображении поле боя, «где лежит убитым сын ее героем» с вражеским знаменем в руках. И когда такие грезы расцветают в ее усталых глазах, она застывает от счастья с горем. Как матери, ей жаль погибшего сына, но она счастлива, что он пал смертью героя за родину. «Молитва матери» вскрывает неясность отношения поэта к империалистической войне, стихотворение лишено какого-либо ее осуждения. То же относится и к стихотворению «Богатырский посвист», в котором поэт в былинном стиле рисует облик русского крестьянина, без сожаления и горя отправляющегося на врага и спасающего Россию:
Такое изображение империалистической войны не только далеко от реализма, но и близко к ложному, славянофильскому патриотизму и явилось результатом неясных и неустойчивых общественных позиций автора в этом остром вопросе.
Стихи Есенина публиковались в Москве и в других изданиях. В 1915 году их напечатали журналы «Млечный путь», «Друг народа», «Парус», «Доброе утро» * . В стихотворениях «Узоры», «Бельгия» поэт вновь обращается к теме империалистической войны, но ее художественное решение остается прежним. В «Узорах» Есенин повторил «Молитву матери», а в «Бельгии» слышится призыв воевать до победного конца.
* («Млечный путь», 1915, № 2, февраль — «Зашумели над затоном тростники»; № 3, март — «Выткался на озере алый цвет зари». «Друг народа», 1915, № 1, январь — «Узоры», «Парус»; № 2 — «О дитя, я долго плакал над судьбой твоей». «Доброе утро», 1915, № 5, 6, октябрь — «Бабушкины сказки». Кроме этого, в журнале «Мирок» были опубликованы стихотворения: «Что это такое?», «Бельгия», «Черемуха».)
Обращаясь к Бельгии и высоко ценя ее «могучий, свободный дух и храбрость», поэт призывает ее покарать врага. Позже Есенин пересмотрит свое отношение к войне, но первые его отклики о ней не дают оснований видеть в нем противника бойни, затеянной правящей верхушкой.
Не отличается определенностью общественных идеалов и стихотворение Есенина «Кузнец», опубликованное в 1914 году в газете «Путь правды». Нарисовав картину душной угрюмой кузницы с тяжелым и несносным жаром, где «от визга и от шума в голове стоит угар», поэт советует кузнецу «лететь мечтой игривой в заоблачную даль»:
Счастливая пашня за порогом хмурых дней, вдали за черной тучей, в заоблачной дали — в этом весь смысл стихотворения. Что же такое заоблачная даль, в которую надо стремиться «от горя и невзгод, постыдного страха и робости постылой»? Поэт, к сожалению, не дает ответа па возникающий вопрос. Его заоблачная даль неопределенна. Однако образ кузнецов, «вздувающих горны и кующих смело, пока железо горячо», был знаком читателям «Правды», и он мог вызвать определенные ассоциации при чтении стихотворения «Кузнец». Этим можно объяснить публикацию его в газете.
Несмотря на то что Есенин был близок к революционно настроенному рабочему коллективу, он не усвоил в Москве революционной идеологии и не выработал системы взглядов, отличных от тех, с которыми он прибыл в Москву, хотя круг его представлений о жизни расширился.
Поэт по натуре и способу восприятия мира, Есенин оказался глух к впечатлениям городской жизни, и она не оставила в его сознании ни одного яркого образа. В его душе жили картины сельского быта, звуки и краски природы, топи да болота, гомон косарей, пороши, разливы, цветенье трав.
Со всем этим и явился он в Петроград к А. Блоку в марте 1915 года * .
* (Дата первой встречи Есенина с Блоком определяется по записи Блока: «Крестьянин Рязанской губернии, 19 лет, стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык, приходил ко мне 9 марта 1915 года». А. Блок. Записные книжки (1901-1920). М., «Художественная литература», 1965, стр. 567.)
Есенин хотел услышать оценку своего творчества из уст большого поэта, с которым ему не пришлось встретиться в Москве. А. Блок не только высоко оценил стихи Есенина, но и помог ему установить прочные литературные связи.
При содействии А. Блока и С. Городецкого Есенин получил широкие возможности печатать свои стихотворения в наиболее известных тогда столичных журналах. Если в течение трех московских лет Есенин с большим трудом опубликовал несколько своих стихотворений, то уже в первые месяцы жизни в Петрограде их приняли «Ежемесячный журнал», газета «Биржевые ведомости», журнал «Русская мысль», «Голос жизни», «Огонек», «Новый журнал для всех», «Северные записки», «Нива» (приложение к журналу), «Весь мир». Имя поэта становилось общеизвестным, его поэзия обретала самостоятельную жизнь.
Конечно, не будь у Есенина яркого таланта, никакие рекомендации ему не помогли бы, и он не имел бы столь бурного успеха в литературных кругах столицы. Но наличие бесспорного таланта — это лишь одна и, пожалуй, не главная причина, которой можно объяснить внимание, оказанное поэту. Социальная основа его поэзии и лишенная политической остроты направленность таланта вполне устраивали тогда тех, кто восторженно принял его в свои объятия и видел в нем представителя народных низов, певца благочестивой мужицкой Руси.
Поэт обретал литературное имя не в тех общественных слоях русской интеллигенции, которые выражали истинные интересы любимой им России. Поэтому его природный поэтический дар, не подкрепленный определенностью общественных идеалов, получил одностороннее развитие, а его поэзия еще долго плутала по извилистым тропинкам, вдалеке от столбовой дороги века. И этот главный итог трехлетней жизни Есенина в Петрограде (1915-1917) лучше всего подтверждают его произведения, созданные им в те годы.
С. Есенин и М. Мурашов (1915)
Но прежде чем обратиться к ним, необходимо хотя бы кратко охарактеризовать другие важные вопросы.
При использовании материалов обязательна установка активной ссылки: