Ололо просто февраль сергей есенин

Не устрашуся гибели,

Ни копий, ни стрел дождей, —

Так говорит по Библии

Пророк Есенин Сергей.

Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело

Выплевываю изо рта.

Не хочу воспринять спасения

Через муки его и крест:

Я иное постиг учение

Прободающих вечность звезд.

И так далее. — «Инония», 1918.

Жалко, у меня эти стихи как-то вылетели из головы, когда Авдея Тер-Оганяна отдавали под суд за надругательство над иконами. А то можно было бы возбудить процессы о кощунстве сразу против всех — и всей патриотической прессы, восхваляющей автора этих вот сочинений, и против Министерства Образования, заставляющего детей учить вот такое в школе, и против Лужкова, поставившего вот такому автору памятник, и проч. и проч. Я все к Маяковскому апеллировал — но Есенин, конечно, еще лучше: оплот патриотизма и русской духовности!

2. Что до мнения автора о самом Есенине С., если кому интересно, вот оно.

В течение 1980-х годов автор этих строк был представителем того течения общественной мысли, которое утверждает, что причина всех бед России и русских от крепостного права и советской власти до плохих дорог и склонности к запойному пьянству лежит в нас самих: в особенностях русского национального характера и склада ума. И что пока мы, русские, не осознаем этого и не станем на путь исправления — так всегда и будет: то недород, то Жириновский.

Теория, вообще говоря, мало популярная в городе Тюмени, и квалифицируемая тюменским населением как русофобия.

Собственно, автор этих строк, вот единственный, кто здесь и был такой русофоб.

Сильно ему все, что он наблюдал вокруг, ох, не нравилось: холод зимой, жара летом, непролазная грязь весной и осенью, безумные расстояния от любого пункта А до любого пункта Б., менты, гопники, паспортная система, тулупы, фуфайки, водка, общаги, казармы, История КПСС, и проч., и проч., и проч. Вплоть до собственной персоны, которая нет, чтобы — —, а только и знает, что нажраться водяры да и ну проявляться в полный рост то Федором Павловичем Карамазовым, то и вовсе каким-нибудь Лебезятниковым.

В 1985-87 гг. он в этом и видел главную причину неправильности своей жизни: в том, что вокруг — Россия, и он сам — русский.

В 1989-91 годах стало так: друзья в лице Ю. Шаповалова, А. Струкова и др. давай автора этих строк за это стыдить, давай давать читать ему журнал "Наш Современник" и аналогичные, откуда он и узнал: все наоборот: русские — самые что ни на есть молодцы, а в том, что все не так, виноваты коммунисты и евреи.

Тут я тоже давай являться патриотом, и даже патриотизма ради изо всех сил стал пытаться Есенина с Рубцовым полюбить.

Но ничего не выходило: ни Есенина, ни тем паче Рубцова, ни вообще ничто русское я полюбить никак не мог себя заставить. Ни русскую еду — щи, кашу, репу и редьку; ни русскую одежду — лапти, онучи, армяки, зипуны; ни русскую природу — курные избы, скудные селенья, сырые леса и серое небо; ни русское, как уже говорилось, искусство; ни русских белобрысых отроков в посконных рубахах, ни — —

С ужасом я все больше и больше подозревал, что видать есть, есть во мне все-таки прожидь, которая от всего этого меня и отвращает.

Но меня моя птичка успокоила:

— Да ты просто другой русский! — сказала она мне. — Русские-то — разные бывают!

Тут я и вскинулся: точно!

Бабка моя, например, донская казачка-староверка — она тоже всего этого терпеть не может!

Ибо это все — кацапство!

После такого рассуждения я успокоился и стал все вышеперечисленное не любить со спокойной душой.

24 ноября 1995, пятница, 4 утра.

3. Но вот готовясь устроиться вести на радио передачу о поэзии (см. Радио "Надежда"), стал я все-таки пытаться сформулировать: почему же мне все-таки Есенин так и никак, хотя вроде и все при нем: и рифмы, и метафоры, и всякое, короче говоря, «художественное мастерство» — в наизначительнейших количествах. А вот ну никак!

Стал стараться сформулировать — потому что, если вести беседы в прямом эфире, то про Есенина уж, конечно, обязательно спросят — и отвечать придется.

И довольно долго я никак не мог придумать формулу.

Но теперь вроде придумал.

Вот она: да — истеричный алкаш!

Собственно, меня алкоголизмом не испугаешь, я и сам алкоголик, но Есенин — это из той разновидности алкоголиков — есть такая — с которыми пить — что мешки таскать. Который после первой рюмки начинает плакать, рыдать, всхлипывать, жаловаться и жаловаться на жизнь, восклицать "Эх, земеля!", рвать на груди рубаху, и, хватая тебя за грудки и брызгая слюнями и соплями, требовать сообщить ему, что ты его уважаешь. И всю пьянку — заниматься только этим, ни разу не заведя — и не дав никому из других пьющих — завести беседу на какую-нибудь другую, нейтральную, общечеловеческу, а не о погибшей жизни, тему, и ни разу не пошутив, и ни разу не рассказав там, анекдот, или что-нибудь в этом духе.

Такие алкаши есть, я с ними знаком, но пить с ними — — —

Я лучше один напьюсь, чем — — —

4. Самым главным наследником Есенина по части всякой есенинщины — от алкоголизма до всенародного прямо поклонения принято считать, как известно В.Высоцкого — "Кони привередливые", "И не церковь, ни кабак", и т.д.. И вот: если кого интересует мое мнение, то мне гораздо симпатичней именно Высоцкий: у него кроме рыданий, еще есть шутки, юмор и ирония.

5. А меж тем, если подумать, я ведь именно сам именно есенинщиной и занимаюсь! Сочинением «песен забубенных о моей головушке».

Причем сначала я это делал сознательно и в общем в пародийных целях — все эти "братцы" и т.д. — пародируя именно есенинско-высоцкую ультранародность — а потом приросло, и я погрузился в это вроде бы и действительно всерьез.

репортаж

закончил