Ser-Esenin.ru

В помощь школьнику и студенту!

Потомки Есенина

Дожить до ста двадцати. Александр Есенин-Вольпин: «Фамилия только мешала»

— Александр Сергеевич, вас часто приглашают читать лекции в американских университетах. Вы интересуете их как математик или правозащитник?

— В последнее время больше второе. Недавно меня пригласили сделать основной доклад в Колумбийском университете на Григоренковских чтениях, организованных Общественным фондом Григоренко и Гарримановским институтом. Пригласил меня Андрей Григоренко, президент фонда, сын и соратник диссидента, генерала Петра Григорьевича Григоренко. Чтения в этом году были посвящены 40-летию правозащитного движения. Я вспомнил о важности выступлений покойного Григоренко еще до начала нашего движения. На демонстрации 5 декабря 1965 года я не был с ним знаком. А вот в следующем году он уже сидел в моей квартире, и мы не могли выйти: дом был окружен гебистами.

— За 33 года вашей жизни вне родины о вас написано многое. А как бы вы сами определили свою роль в правозащитном движении?

— Как не очень большую.

— На самом деле немалую роль играла моя физиономия, фамилия моего отца. Может быть, она помогала мне получить слово, но мешала говорить по существу. К борьбе за судебную гласность отец не имел никакого отношения: в те годы, когда он жил, ее просто не было. Эта тема возникла после смерти Сталина. И при любом выступлении я всегда сводил разговор к гласности, а от меня хотели слышать другое.

На той самой первой демонстрации 5 декабря 1965 года мы требовали гласности суда над Синявским и Даниэлем. Это был мой лозунг. Я его взял его из статьи УПК, где было записано: «гласность», «публичность», «открытость». А если «гласность» записана в законе, то мы и требуем соблюдения закона. Так за 20 лет до Горбачева мы заговорили о гласности.

А другой лозунг я сформулировал так: «Соблюдайте Конституцию!». Но почему-то наши объявили: «Уважайте!». И на том спасибо.

— О вашей «Памятке для тех, кому предстоят допросы» ходят легенды.

— Она написана тоже исходя из позиции гласности и требования соблюдать процессуальные законы. А я их хорошо знал. Мой дед со стороны матери был известным адвокатом, оставил много литературы. Кроме того, я сам проштудировал все советские кодексы. Много занимался этим в ссылке. Плюс мой личный опыт и умение выводить следователей из себя. В «Памятке» я советовал допрашиваемым проверять каждую фразу написанного следователем протокола. С самого начала советовал уточнить: «А по какому делу вы меня вызвали?». А дальше на любой вопрос задавать встречный: «А какое это имеет отношение к данному делу?» и так далее.

Думаю, что если «Памятку» переписать применительно к сегодняшним законам, можно использовать и нынче. Ибо суть проблемы та же.

— На ваш взгляд, есть ли политзаключенные в нынешней России?

— Иногда трудно провести границу между преследованиями по чисто политическим и по иным основаниям. Официально считалось, что в СССР политзаключенных нет; арестованным предъявлялись уголовные обвинения вроде «нарушения общественного порядка», «клеветы». После горбачевской перестройки, в 90-е годы, политзаключенных в России, насколько мне известно, действительно не было. Сейчас, видимо, снова появляются люди, оказавшиеся в тюрьме именно по политическим мотивам безотносительно к тому, по какой статье они обвиняются.

— Как вы лично пострадали от властей?

— Да я особенно и не страдал. Два раза попадал в питерскую психушку. Да еще два с половиной года в ссылке, потому что при Хрущеве напечатал за границей «Весенний лист», где в стихах касался и темы репрессий. А к моменту начала движения мне было за 40, а той молодежи — за 20. Естественно, они прислушивались ко мне. В 60-е годы я уже и стихов не писал, а занимался математикой. Вот и только что свою последнюю работу отослал своему ученику в Голландию для публикации. Я говорю то, что думаю.

— Вы сейчас говорите уже о науке?

— Обо всем. Нужно говорить правду. А люди не особенно заботятся о правде.

— А если сравнить время 60-х и сегодняшний правовой беспредел в России и в постсоветских республиках.

— Я хочу конкретно знать, в чем это выражается. Я знаю о деле Ходорковского, но не знаю сути бизнес-законодательства. Может, он и вправду нарушил какие-то запреты. Конечно, плохо, что он сидит. России нужны бизнесмены. А мне нужны факты. Вот я собираюсь ехать в Россию и, думаю, кое-что увижу. Конечно, если дадут визу.

— А вы удовлетворены, например, американской судебной властью?

— Я не имел с ней столкновений по гражданской линии. Я удовлетворен тем, что она не вмешивалась в мои дела.

— Но вы наблюдаете жизнь вокруг себя. Как вы считаете, в этом государстве человеку легче или труднее?

— Думаю, что не идеально. Голосую я за Демократическую партию. При ней несколько лучше, чем при республиканцах. А вообще здесь, конечно, лучше. Не столь уж многие стремятся отсюда уехать. Но имеющихся преимуществ недостаточно, чтобы оказать заметное влияние на Россию.

— Политику Белого дома по отношению к Ираку одобряете?

— По-моему, Белый дом проиграл Ирак. Америка могла бы поумнеть. Я против того, чтоб гибли люди с обеих сторон. Нельзя было так грубо начинать войну. И с Саддамом можно было расправиться иначе. Боюсь, что республиканцы доведут до беды. Хотя я не консерватор, не реакционер. Большинство русских иммигрантов связывают себя с республиканцами. Мне этот выбор чужд. Я — беспартийный.

— А еще говорят, что вы безбожник.

— Я — формалист. Если и отводить какое-то место мистике, это не значит, что нужно отказаться от идеи постижения мира разумом. Правда, я не делаю из этого мировоззрения. Сегодня можно доказать, что существует не один, а много миров. Отсюда следует, что я не верю в Творца как Единого создателя единого мира. Ибо таким образом мы сужаем восприятие Вселенной.

— Скажите, жизненный опыт меняет мировоззрение человека?

— В молодости я любил повторять собственное изречение: «Жизнь — старая проститутка, которую я не брал себе в гувернантки». Постарел — понял, что опыт может и должен быть учтен. Главное — противостоять противонормальному опыту.

— Давайте немного о личном. Видел ли вас когда-нибудь ваш отец Сергей Александрович Есенин? Ведь вам был год и семь месяцев в декабре 1925 года, когда его не стало.

— Видел. Лет так через двадцать после своего рождения я посетил дом в Ленинграде, где когда-то жил, свою квартиру. Так соседи по этажу рассказали, что Есенин приходил в отсутствие мамы посмотреть на младенца, то есть на меня, но я его не запомнил (смеется).

— А ваша мама не вышла замуж после этой любви?

— Вышла. Мой отчим — известный химик Михаил Волькенштейн. В последние годы он жил один в Ленинграде, дожил до конца советской власти и умер в 1992 году.

— Вы поддерживали родственные связи со своими братьями и сестрой?

— Да. С Костей, правда, особой близости не было, ибо он был членом партии. Он умер накануне чернобыльского взрыва, 25 апреля 1986 года. Татьяна жила в Ташкенте, умерла в 1992 году. А вот с Мариной, дочерью Кости, собираюсь встретиться в декабре в Москве. (Константин и Татьяна — дети Сергея Есенина от брака с актрисой Зинаидой Райх, позже женой Мейерхольда. – Прим. ред.).

— Он же рано погиб, в годы ежовщины. (Георгий — внебрачный сын Сергея Есенина и Анны Изрядновой. — Прим. ред.)

— Вы могли бы дать самому себе характеристику? Какой вы человек?

— «Все подвергай сомнению»?

— По крайней мере, стараюсь.

— А в быту вы уживчивы?

— Когда мне не мешают — уживчив. А мешают — не особенно.

— Если не секрет, кто ваша жена?

— У меня их было четыре. С последней, Галей, мы сейчас разъехались. Она не выдержала моих безбожных взглядов.

— А какие из ваших работ для вас важнее всего?

— Конечно, по математике. Я больше известен в области оснований математики как фундаменталист, хоть некоторые и любят повторять, что, прежде всего, я сын Есенина и диссидент. А вот последняя работа, которую я только что выслал для печати, очень эффектна. Уверен — пойдут разговорчики. Я ее всерьез намерен продвигать!

— Как же вам хватает на все это времени? Ведь уже за восемьдесят перевалило?

— Времени у меня достаточно. Если мама прожила почти сто лет, то я собираюсь сто пятьдесят, а уж сто — сто десять-сто двадцать — это наверняка!

Есенин-Вольпин автор самого известного в то время документа диссидентского движения — «Памятки для тех, кому предстоят допросы» (1968). Ее передавали друг другу преследуемые внутри страны, а в 1973 году она была напечатана в Париже.

Его забирали на Лубянку — и отпускали: не за что было ухватиться. Он напоминал властям, что инакомыслие не расходится с законом, а значит, не должно быть наказуемо.

Всё о Есенине

Творчество

Дополнительно

Сочинения

Школьникам

При перепечатке материалов гиперссылка на сайт ser-esenin.ru обязательна. Все материалы являются собственностью их авторов.

С.А. Есенин: Жизнь моя, иль ты приснилась мне.