Пальцы в рот — и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,-
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Что ж ты смотришь так синими брызгами,
Иль в морду хошь?
До печенок меня замучила
Мне бы лучше вон ту, сисястую,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Дорогая… я плачу…
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Как жизненно и по — русски. По другому просто не скажешь.Еще очень классный стих —
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Которой исповедуется хулиган.
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса.
Мне сегодня хочется очень
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.
В ту страну, куда мы плывем.
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
И потому на голос чванства
Бестрепетно сказать могу,
Что я прощаюсь с хулиганством.
И непокорною отвагой.
Уж сердце напилось иной,
Кровь отрезвляющею брагой.
Сентябрь багряной веткой ивы,
Чтоб я готов был и встречал
Его приход неприхотливый.
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
Иными — кладбища и хаты.
И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль,
Что ты одна, сестра и друг,
Могла быть спутницей поэта.
Воспитываясь в постоянстве,
Пропеть о сумерках дорог
И уходящем хулиганстве.
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечную сгнившую даль.
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете —
Это одна пустота.
Дымится овсяная гладь.
Я вспомнил тебя, дорогую,
Моя одряхлевшая мать.
Костыль свой сжимая в руке,
Ты смотришь на лунный опорок,
Плывущий по сонной реке.
С тревогой и грустью большой,
Что сын твой по отчему краю
Совсем не болеет душой.
И, в камень уставясь в упор,
Вздыхаешь так нежно и просто
За братьев моих и сестер.
А сестры росли, как май,
Ты все же глаза живые
Печально не подымай.
И время тебе подсмотреть,
Что яблоне тоже больно
Терять своих листьев медь.
Как вешняя звень поутру,
И мне — чем сгнивать на ветках —
Уж лучше сгореть на ветру.
Отравил я сам вас горькою отравой.
Были синие глаза, да теперь поблекли.
В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.
Едем. кони. сани. снег. проезжаем рощу.
Душу вытрясти не жаль по таким ухабам».
Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели».
Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.
Вдруг толчок. и из саней прямо на сугроб я.