«Сергею Есенину», анализ стихотворения Маяковского

Трудно себе представить, что Федор Иванович Тютчев посвящал бы стихи Афанасию Фету, а Михаил Лермонтов – Александру Сергеевичу Пушкину. А вот среди поэтов ХХ столетия посвящения друг другу были довольно часты. Марина Цветаева написала в свое время стихи Ахматовой, Блоку, Пастернаку. Владимир Маяковский вступил в своеобразный диалог со временем, посвятив свое «Юбилейное» Александру Пушкину.

Но были и другие поводы для посвящения. Когда Маяковский узнал о самоубийстве Сергея Есенина, то был просто потрясен этим фактом. Он долго не мог начать свое посвящение, несколько раз переделывал начало. В своей статье «Как делать стихи?» Маковский напишет потом, что знал Есенина больше десяти лет, что при первом знакомстве он показался ему «опереточным, бутафорским». Далее Владимир Владимирович отмечал, потом он, дескать, совершил «эволюцию от имажинизма к ВАППу». Оценивая смерть, он признавался: «Конец Есенина огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески. Но сразу этот конец показался совершенно естественным и логичным».

Движимый этими невеселыми чувствами, весной 1926 года Маяковский написал свое стихотворение «Сергею Есенину», об анализе которого и пойдет речь далее. Начинается стихотворения как разговор с другом:

Вы ушли, как говорится, в мир иной…

Конечно, с оговоркой – «как говорится» — ведь ярый атеист Маяковский не мог верить в загробную жизнь. Так же необычно звучит и следующая сентенция:

в звезды врезываясь.

А «ни тебе аванса, ни пивной. Трезвость» воспринимается как насмешка, ведь последнее воспоминание Маяковского об этом поэте связано именно с его нетрезвым состоянием («от него несло спиртным перегаром»), после чего Маяковский, еле узнав Сергея, сказал друзьям, что за него «надо взяться». Дальше звучат резкие слова в адрес самоубийцы: поэт очень неприглядно изображает результат смерти — «… собственных костей качаете мешок». Возникает ощущение, что Маяковский, как когда-то Евгений Базаров в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», боялся «рассыропиться». Поэтому и задает резкие вопросы: «Почему? Зачем?» и как будто призывает: «Прекратите! Бросьте! Вы в своем уме…».

Однако на самом деле стихотворение написано, как ни странно, в свойственной Маяковскому оптимистической и жизнеутверждающей манере. Пожалев, что у народа умер «звонкий забулдыга подмастерье», герой стихотворения возмущается тем, что Есенину «памятник еще не слит, а к решеткам памяти уже понанесли посвящений и воспоминаний дрянь», что имя русского поэта «в платочки рассоплено».

В итоге он, в стиле многих героев его поэзии, предлагает «жизнь сначала переделать, а переделав – воспевать». По сути, как и в стихотворении про товарища Нетте, рассуждение о смерти знакомого человека становится поводом для размышлений о жизни каждого, о поэзии, о роли поэта в современном обществе. Вот и здесь: герой уверен, что «слово – полководец человечьей силы». А когда эта сила теряет свое направление, когда поэт не знает, куда ее можно применить, она может обернуться и против самого поэта. Именно в этом видит Маяковский причину самоубийства Сергея Александровича: почувствовав ненужность патриархальной поэзии, Есенин не может «задрав штаны, бежать за комсомолом», а значит, и жить ему больше незачем, ведь его поэзия «здесь больше не нужна», и сам он больше «никому не нужен».

А поэзия Маяковского живет устремлением в будущее, поэтому главный упрек к Есенину заключается в том, что тот своей смертью порвал с будущим. Не случайно в статье «Как делать стихи?» пролетарский поэт сформулирует «целевую установку» данного стихотворения следующим образом: «выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы нужны рабочему человечеству для начатой революции, и оно требует, чтобы мы славили радость жизни, веселье труднейшего марша в коммунизм».

Вот именно эта идея о борьбе за свое счастье и звучит в финале:

радость у грядущих дней.

Через четыре года, уставший от потерь и разочарований, Владимир Маяковский совершит тот же трагический шаг, добровольно уйдя из жизни и навсегда оборвав связь со своим будущим. Но пока с изрядной долей самоуверенности «агитатор, горлан, бунтарь» пишет: