Юрко светит и в воде.
Руки могут церковь выстроить
И кукушке и звезде.
Кайся нивам и черемухам, —
У живущих нет грехов.
Из удачи зыбы промаха
Воют только на коров.
Не зови себя разбойником,
Если ж чист, так падай в грязь.
Верь — теленку из подойника
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе.
Был я когда-то красивым и юным.
Все пролетело. далече.. мимо.
Синее счастье! Лунные ночи!
Никому ни в чем не уважу,
Золотою плету я песнь,
А лицо иногда в сажу.
Да, я рад зауздать землю.
О, какой богомаз мои лик
Начертил, грозовице внемля?
Разве воды текут обратно?
Это пляшет российская грусть,
На солнце смывая пятна.
Никакой я правды милой не сказал.
Затопить бы печку, постелить постель».
Кто-то осыпает белые цветы.
У меня на сердце без тебя метель».
Милый мой, ты у меня в груди.
Обещает встречу впереди.
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Все в те же воды я гляжусь,
Но вздох твой ледовитый реже,
От радости над умираньем,
Но жаль мне, жаль отдать страданью
Езекиильский глас ветров.
Свирепствуй, океан мятежный,
И в солнца золотые мрежи
Сгоняй сребристых окуней.
Когда свершается всех дней круговорот,
Любой из нас, приподнимая кружку,
В нее слезу нечаянно прольет.
И потому наш голос за тобой —
За васильковые, смеющиеся очи
Над недовольною и глупою судьбой.
Всякие штуки бросьте,
Дружбой к Вам нежной осенен,
Остаюсь — Сергей Есенин.
У меня не плохая
Но если ты не женился,
Облетевший тополь серебрист и светел.
И такой родимый, и такой далекий.
Где ты, моя липа? Липа вековая?
Выходил к любимой, развернув тальянку.
Под чужую песню и смеюсь и плачу.
Что прошло, то больше не придет.
И луна, как солнце сумасшедших,
Тихо ляжет в голубую водь…
Я люблю другую, только не тебя.
Не тебя я вижу, не к тебе пришел.
Просто захотелось заглянуть в окно.
И не Стенькина молва, —
Тонко вяжет кружева.
Лес в них закутался,
Ваш прищур, цилиндр мой и диван.
И как в вас телячьи пучил очи
Всем знакомый Ванька и Иван.
У нее корявых много лап,
И меня, пожалуйста, простите
За ночной приблудный пьяный храп.
Только жаль, без вас, Быстрицкий.
Только б Валя жил Катаев.
Что судьба его как наша.
Милая девушка, злая улыбка,
Я ль не робею от синего взгляда?
Много мне нужно и много не надо.
Ты молодая, а я все прожил.
Юношам счастье, а мне лишь память
Снежною ночью в лихую замять.
Сердце метелит твоя улыбка.
При солнце зовет другая.
Не пойму я, с какого вина
Захмелела душа молодая?
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
В последний раз я друга обниму.
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
Пусть сердце слабеет, тускнеют очи,
Но, Гурвич! взглянувши на этот снимок,
Ты вспомни меня и “Бакинский рабочий”.
Мы часто друг друга по-сучьи лаем,
Но если бы Фришберг давал всем денег,
Тогда бы газета была нам раем.
Были у милой Анюты.
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя,
Ты зовешь меня куда?
Над тобой горит звезда.
Иль к безумью правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой жесткий снег.
Ветку вербы на узду.
Может быть, к вратам господним
Сам себя я приведу.
Хорошо с любимой в поле затеряться.
По равнине голой катится бубенчик,
Где-то на поляне клен танцует пьяный.
И станцуем вместе под тальянку трое.
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
Сочиняешь песни о луне?
Уж давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине.
Свет такой, хоть выколи глаза.
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела?