Стихи есенина могила

25 октября 2005 года

Е С Е Н И Н

Неотступно всё перед глазами стоит первая серия фильма «ЕСЕНИН». Даже не верится, что наше телевидение вдруг сняло сериал по книге следователя-патриота Эдуарда Хлысталова, который всю свою жизнь посвятил расследованию убийства Сергея Есенина, и что роль другого, уже киношного, следователя играет актёр-патриот Михайлов. Как-то странно видеть это на «нашем» телевидении. Но ещё больше «не верится», что показывают настоящую Россию – ту Россию, которой уже давно нет в виртуальной реальности экрана. Вдруг вижу Ваганьковское кладбище и аллею № 17, ведущую к могиле Есенина. Вижу двух русских мужиков – актёров Михайлова и Табакова, поминающих мать на её могиле. И даже не то потрясает, что они пьют «Пшеничную» из гранёных стаканов, как это было в 70-х годах, а то, что Табаков говорит Михайлову, чтобы он «оставил это дело», «дело об убийстве Сергея Есенина», и смотрит на него очень выразительными глазами. Причём, всё это воспринимается не как разговор телевизионных полковника и генерала, а как предупреждение умного и многоопытного Табакова старательному и наивному Михайлову. И это потрясает. Куда-то пропадает история и на её место является то, чего по всем законам современной науки нету – русская реальность. Потом две симпатичные девушки просят сфотографировать их на могиле Есенина. Михайлов берёт их фотоаппарат и, фотографируя, просит их чуть раздвинуться, чтобы между их симпатичными головами появилась прекрасная голова поэта, с могильного горельефа. Потом эту голову, это удивительной красоты русское лицо дают крупным планом. Потом нам показывают то же лицо, уже мёртвое, со страшным страдальческим выражением и продолговатой вмятиной во лбу… Жутко всё это видеть. Совсем же меня потряс момент когда солдат Есенин со своим начальником, полковником санитарной роты, едут во дворец на чай к Царской Семье. Вдруг из подъезда выходит Распутин и садится в коляску. Распутин смотрит на него и спрашивает: «– Ты кто есть, отрок? – Есенин отвечает: – Есенин я, из Рязанских, – Знаю я тебя, – говорит Распутин, – не место тебе здесь. Здесь одни трупы. И ты будешь трупом, в жертву тебя принесут». Какой-то момент они смотрят друг другу в глаза… Всё это занимает каких-то две минуты. Но какой силы сюжет для нас, знающих, что Распутина скоро ритуально убьют, потом ритуально убьют всю Царскую семью, потом ритуально убьют и самого Есенина… И всю ту Россию сотрут с лица земли, и не будет её, России, а будет только кладбище Ваганьковское, и на могиле Есенина всегда будут дежурить 2-3 ещё не старых еврея, которые, картавя, будут рассказывать посетителям, как он пил, ругался и дрался, и как Галина Бениславская застрелилась прямо здесь, на его могиле… Рассказывая же, эти три еврея будут посмеиваться, и наблюдать за нашей реакцией настороженными несмеющимися глазами. А русские люди будут приходить на могилу читать Есенина –

Я читаю стихи проституткам

И с бандитами жарю спирт…

и пить портвейн из гранёных стаканов, чтобы только забыться и уйти из этой, окружающей их, нерусской России, чтобы погрузиться, раствориться в этих кладбищенских рябинах и клёнах, оглушающем портвейне и стихах, стихах…

Ты одна мне радость и отрада

Ты одна мне несказанный свет…

На улице было 30 октября 2005 года, я смотрел на экран телевизора, и передо мной вставала русская Россия – та, далёкая, Блоковско-Есенинская, потом другая, конца 70-х годов, когда Михайлов задумывал расследование убийства Есенина, и наша – Россия современная, – может, самая жуткая из трёх…

Россия стала непереносимая! – вдруг пронеслось в голове. Для врагов, для жидов, для обывательского, мещанского, мелкобуржуазного европейского сознания – ибо она вся один коллективный Есенин, она вся здесь – на его могиле, читает стихи и плачет, и пьёт… И распространяет брошюрку «Розыскание о ритуальных убийствах евреями христианских младенцев и об употреблении крови их», Даля, могила которого, кстати, совсем рядом, а совсем недалеко от могилы Даля, могила Бориса Кондрашова, который на могиле Есенина и распространял брошюру Даля и другую «жидобойную литературу». А потом его нашли с проломленным черепом, мёртвого, прямо на этой могиле. Говорят, выпил сильно, упал и ударился затылком об угол гранитного постамента… А чуть дальше если пройти, и взять налево – могила Игоря Талькова. И клёны, клёны золотые кругом,

облетают, облетают, обнажая чёрные тонкие ветви, устремлённые в небо, и где-то опять гудят медные и бухают литавры похоронный марш Шопена, и кружатся, спугнутые им вороны… Нет, Россия одна такая – одна, – особенно ненавистная сынам погибели. Поэтому и убываем мы по 1,5 миллиона в год…

Потом другой поэт, приводя их жидовский миф о самоубийстве Есенина, напишет:

Слухи были глупы и резки:

Кто такой, мол, Есенин Серёга,

Сам суди: удавился с тоски

Потому, что он пьянствовал много…

И за эти и за другие его стихи убьют и этого поэта – такого же пронзительного, такого же непереносимого для мира денег и хохмачей. А недавно, перед тем, как по телевизору начался показ фильма «Есенин», в жертву принесли и отпрыска этого поэта – убили сына Николая Рубцова… Нет! – невыносимая, непереносимая для них, страшная страна Поэзии, с непроизносимым, очень кратким названием – Русь.

Если кликнет рать святая

Кинь ты Русь – живи в раю,

Я скажу: не надо рая –

Дайте Родину мою…

О, Господи, как клёны шумят, облетая, на Ваганьковском кладбище, клёны как шумят, как вороны носятся над чёрными ветками.

Смотрел я молча в телевизор, на Распутина, на Царскую Семью, Блока, Есенина, Михайлова и Табакова, сидящих на могиле матери на Ваганьковском кладбище, и в голове моей как-то навязчиво стала звучать есенинская строчка:

Под осенний свист…

Близится время Русского восстания. Скоро прорвёт и хлынет. Тогда держитесь, гады.