Стихи есенина о смерти и любви

Тогда у властей не было никаких сомнений — тридцатилетний поэт и хулиган, давно уже находившийся в депрессии, ночью повесился на веревке, которой был перевязан чемодан. Но с началом перестройки, когда опубликовали фотографии мертвого Есенина, появились первые вопросы — добровольно ли он расстался с жизнью. На лице Есенина многие увидели следы побоев и сразу заговорили о «еврейском заговоре» и о всесильных чекистах. До сих пор осталось загадкой, что же все-таки произошло в ту ночь в «Англетере» — самоубийство или неуклюже замаскированная казнь.

Последний год жизни выдался для Есенина непростым. Внешне все выглядело вполне благополучно — он много писал и в шутку говорил о начале своей Болдинской осени.

Есенина охотно печатали — в «Красной Нови», «Прожекторе», «Огоньке». Даже предложили выпустить трехтомник в одном из государственных издательств — большая привилегия по тем временам. Советским поэтом он никогда не был, но и во враги его записывать не торопились — Есенин считался одним из многих «попутчиков» светской власти, от которых видели больше пользы, чем вреда. В июне 1925 года поэт в очередной раз женился — на Софье Сухотиной-Толстой, внучке Льва Толстого. Но брак оказался неудачным — вскоре после свадьбы Есенин писал: «С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено «великим старцем», его так много везде, . что для живых людей места не остается. И это душит меня. » И Сергей, и Софья оказались людьми с непростыми характерами и начали ссориться еще до свадьбы. К тому же последние шесть лет жизни Есенин много пил, и даже его крестьянское здоровье уже не выдерживало такого образа жизни. У него участились приступы эпилепсии, унаследованной от деда, а знаменитая память начала сдавать — Есенин больше не мог читать стихи наизусть. Он все чаще срывался, лез в драку и несколько раз попадал в милицию, откуда Есенина, конечно, всегда быстро отпускали.

Но осенью 1925 года дело все-таки дошло до суда. Когда Сергей с Соней возвращались в Москву из Баку, поэт, отправившийся в вагон-ресторан, затеял ссору с дипкурьером Альфредом Рогой. Тот позвал на помощь оказавшегося в том же поезде врача и по совместительству члена Моссовета Юрия Левита и попросил его обследовать Есенина на предмет психического здоровья. Сергей, естественно, пришел в бешенство и пообещал «набить морду» доктору, но, в конце концов, благоразумно заперся в купе. Учитывая, что все участники конфликта были основательно нетрезвы, уже сложно понять, кто именно затеял ссору, но Рога и Левит, вернувшись в Москву, обратились в прокуратуру. За поэта пытался заступиться сам Луначарский, но даже вмешательство наркома просвещения не смогло остановить судебную машину. Многие считают, что за всей этой историей стоял сам Троцкий, почему-то невзлюбивший поэта.

Есенин всегда очень болезненно реагировал на такие ситуации, а в последние месяцы у него к тому же началась мания преследования. Поэт Николай Тихонов, встретивший Есенина в Тифлисе, вспоминал, как они целый день бегали по городу, пытаясь скрыться от каких-то загадочных преследователей. Сторонники «теории заговора», правда, считают, что у поэта были серьезные основания подозревать, что за ним следят. На всякий случай он сжег на квартире у своей первой, гражданской, жены Анны Изрядновой большой пакет с рукописями. Вскоре после этого Есенин поддался уговорам родных и лег в психиатрическую клинику на Большой Пироговке — ее тогда возглавлял профессор Петр Ганнушкин, очень любивший своего земляка-поэта. Кто-то считает, что таким образом Есенин пытался избежать суда, но вполне возможно, что ему действительно было необходимо лечение.

Обстоятельства последних месяцев жизни поэта и его загадочной смерти долгое время изучал Александр Васильевич Маслов, профессор Московской академии им. Сеченова. Вот одно из последних интервью профессора Маслова — когда номер уже готовился к печати, нам сообщили о его смерти.

— Александр Васильевич, Есенин действительно скрывался от суда, или его семья воспользовалась случаем, чтобы уговорить поэта пройти курс лечения?

— Возможно, для самого поэта клиника Ганнушкина и выглядела убежищем, но, если верить людям, которые его хорошо знали, Есенин действительно находился в тяжелом состоянии. Всеволод Рождественский под впечатлением от смерти поэта 29 декабря 1925 года писал Виктору Мануйлову: «Умер Сергей Есенин. Убил себя вчера ночью. Есенина я видел пять недель назад в Москве. Уже тогда можно было думать, что он добром не кончит. Он уже ходил обреченным. Остановившиеся мутно-голубые глаза, неестественная бледность припухлого, плохо бритого лица и уже выцветающий лен удивительных волос, космами висевших из-под широкополой шляпы. Но я не думал, что так скоро». «Вид у него был ужасный, — вспоминал близкий родственник поэта В. Наседкин. — Передо мной сидел мученик. «Сергей, так ведь недалеко до конца». Он устало, но как о чем-то решенном, про¬говорил: «Да. Я ищу гибели». Немного помолчав, также устало и тихо добавил: «Надоело все».

Навещая перед отъездом свою первую любовь Анну Изряднову, Есенин сказал ей: «Сматываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру». Так что делайте выводы сами.

— А известно, какой диагноз Есенину поставили в клинике? Сохранилась его история болезни?

— Конечно. Судя по этой истории болезни, сам пациент считал себя больным с февраля 1925 года, а в графе «Алкоголь» написал: «много, с 24». Среди других заболеваний там указаны и Delirium tremens (белая горячка), и галлюцинации. Профессор Ганнушкин поставил ему диагноз — «ярко выраженная меланхолия». Врачи говорили, что поэта мучает мысль о самоубийстве, поэтому всегда держали дверь в палату открытой. А друзья, которые навещали поэта в больнице, отмечали, что Есенин непрерывно говорил о смерти и с упоением рассказывал о больных-самоубийцах. Лечение было рассчитано на два месяца, но Есенин сбежал из больницы гораздо раньше.

Решение лечь в больницу оказалось во всех отношениях удачной идеей. На допросы Есенина больше не вызывали — профессор Ганнушкин выдал ему справку: «Больной С. А. Есенин находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с/г по настоящее время, по состоянию своего здоровья не может быть допрошен в суде». К тому же лечение явно пошло поэту на пользу — он был весел, остроумен и много писал, в том числе знаменитое стихотворение «Клен ты мой опавший». Говорят, этот клен был виден из окна палаты, где лежал Есенин. По словам сестры поэта Шуры, именно в больнице он окончательно решил расстаться с Софьей Толстой и уехать в Ленинград.

7 декабря он отправил телеграмму поэту Вольфу Эрлиху: "Немедленно найди две-три комнаты, 20 числах переезжаю жить в Ленинград телеграфируй — Есенин", а 21 декабря тайком покинул клинику. На следующий день Есенин навестил родных и попрощался с Анной Изрядновой, а также с детьми от первого брака с Зинаидой Райх — Костей и Таней. Зашел он и к Августе Миклашевской, которая стала последней любовью поэта, — этой актрисе Есенин посвятил цикл «Любовь хулигана». В тот вечер Сергей предложил ей уехать вместе с ними начать в Ленинграде новую жизнь. Миклашевская обещала подумать и даже написала поэту письмо, но так никогда его и не отправила.

Вечером 23 декабря Есенин вернулся домой, прошел, ни с кем не здороваясь, в комнату и начал собирать вещи. Ни с сестрой, ни с женой он даже не стал разговаривать, только оставил на столе записку: «Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю, и потому нецелесообразно платить лишние деньги». По одной из версий, поэт не собирался задерживаться в Ленинграде — якобы он готовился нелегально перейти границу. Еще в 1923 году Есенин писал: «Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть».

В Ленинграде Сергей Есенин поселился в гостинице «Англетер», где тогда жили его друзья — супруги Устиновы. Поэт встречался со своими ленинградскими знакомыми, читал им стихи. Довольно быстро стало заметно, что с Есениным что-то не так, — сначала он попросил поэта Вольфа Эрлиха остаться у него в номере на ночь, а утром устроил скандал из-за того, что кто-то хотел его взорвать: оказалось, что в растопленной колонке нет воды. Вечером всех ждал новый шок. Есенин начал жаловаться «тете Лизе» — Елизавете Устиновой: «Это безобразие! Ты понимаешь? Хочу написать стихи и нет чернил. Смотри, что я сделал». Засучив рукав, Есенин показал всем надрезы на руке не найдя чернил, он стал писать собственной кровью. После этого Есенин вырвал из тетради листок и положил в карман Эрлиху, попросив сразу не читать. Это стихотворение — «До свиданья, друг мой, до свиданья» — Вольф Эрлих прочитал только на следующий день.

Эрлих и был последним, кто видел Есенина живым, — он ушел в восемь вечера, но уже на Нев¬ском вспомнил, что забыл в номере портфель, и вернулся. По его словам, «Есенин сидел у стола спокойный, без пиджака, накинув шубу и просматривая старые стихи. На столе была развернута папка. Простились вторично. »

Утром Елизавета Устинова постучала в дверь номера Есенина, чтобы попросить самовар. Никто не ответил, и Устинова, вместе с подошедшим Эрли¬хом, отправилась к коменданту гостиницы Назарову. Тот открыл им дверь и сразу ушел — возможно, Назаров уже знал, что случилось в пятом номере «Англетера». Кровать была нетронута, а в петле на трубе парового отопления висело тело Есенина.

Многие считают, что поэт не мог повеситься сам: роста он был небольшого, а потолки в «Англетере» довольно высокие. Комментарий Александра Маслова.

— Мне, конечно, постоянно приходится сталкиваться с подобными идеями. Некоторые даже приводят собственные расчеты — так, например, один исследователь-любитель вопрошает: «Мог ли он, будучи среднего роста, дотянуться до трубы, к которой была якобы привязана веревка. Могла ли она выдержать тяжесть тела поэта? Предположим, поэт встал на тумбу, максимальная высота которой полтора метра. Для того чтобы затянуть петлю на трубе паров ого отопления «под самым потолком», Есенину нужно было совершить с места прыжок на полтора метра в высоту и мгновенно обернуть ремень от чемодана вокруг трубы так, чтобы не сорваться. Возможно ли это? Думаю, нет».

На самом деле, рост Есенина был 168 сантиметров, так что, встав на полутораметровую тумбу, которая была в его номере, и вытянув руку, он без большого труда мог привязать петлю на высоте около четырех метров. Эксперты специально измерили высоту потолков в «Англетере». Они действительно высокие, но все-таки ниже четырех метров. Кстати, труба парового отопления в номере гостиницы проходила вертикально, а не горизонтально, так что у Есенина не было никакой необходимости «совершать прыжки», о которых пишут исследователи.

— А разве можно повеситься на вертикальной трубе?

— Повеситься можно как угодно — и сидя, и стоя, и лежа. Были случаи, когда пьяный человек приходил домой и задыхался, положив голову на край стола. Вскрытие тела Есенина производил судмедэксперт Александр Гиляревский и составил подробный акт, где сказано: на шее остался след от веревки, характерный именно для самоповешения.

— Александр Васильевич, простите, но разве нельзя предположить, что акт, составленный Гиляревским, был сфальсифицирован?

— Предположить, конечно, можно все, что угод¬но. Но в данном случае существуют и другие доказательства. Недавно судмедэксперты изучили ранее не исследовавшиеся негативы с изображением трупа Есенина и пришли к точно таким же выводам, что и Александр Гиляревский. Судя по всему, поэт действительно покончил с собой.

Однако на тех же фотографиях некоторые исследователи увидели у Есенина и синяк под глазом, и непонятную рану на лбу — кто-то даже поспешил объявить, что это след от пули. Так что вывод они делают прямо противоположный – в смерти поэта виновно ОГПУ, а самоубийство было довольно неуклюже инсценировано. На этом основании и Эрлиха, и Устинову записали в тайные агенты и соучастники убийства. Сомневаются даже в том, что Есенин вообще останавливался в «Англетере», — труп поэта якобы привезли в номер из «застенков», где его пытали и убили. При этом, правда, не очень понятно, чем все-таки поэт так провинился перед чекистами. У Есенина действительно были проблемы с властями — например, в 1923 году его и еще троих поэтов обвинили в антисемитизме и оскорблении вождей революции и даже возбудили уголовное дело. Но уже через несколько дней всех четверых отпустили, а дело передали в товарищеский суд Союза писателей. Еще несколько раз Есенина задерживали, когда он ввязывался в пьяные ссоры на улице, но, учитывая образ жизни, который вел поэт, вряд ли здесь можно усмотреть преследование со стороны властей. К тому же совершенно неясно, зачем понадобилась вся эта сложная инсценировка — если бы в ОГПУ решили зачем-то убрать Есенина, проще всего это было сделать как раз в одной из пьяных драк, за которые его постоянно арестовывали. Правда, по одной из версий, Есенина убили случайно, на допросе, — отсюда и следы побоев, — а потом испугались и бросились заметать следы.

Так откуда все-таки взялись повреждения на лице Есенина? Возможно ли, что поэта действительно избили перед смертью? Комментарий Александра Маслова.

— Среди построений, которые переходят из одной работы в другую, постоянно встречаются утверждения о нанесенном поэту «страшном» ударе по голове. Я предлагаю снова обратиться к акту судебно-медицинского исследования трупа: «по средине лба, над переносьем, — вдавленная борозда длиной около 4 сант. и шириной 1,5 сант.» Гиляревский делает логичный вывод: «Вдавление на лбу могло про изойти от давления при повешении». А тем, кто продолжает рассуждать о «пулях», «дырках» и «проломах», советую еще раз прочитать акт экспертизы Гиляревского: «Кости черепа целые».

— А чем же вызвано повреждение?

— Трубой парового отопления. И это не так давно доказали судебные медики-эксперты. Они сделали с посмертной маски Есенина пластилиновую копию и попробовали надавить на нее стальной трубой того же диаметра. Получился точно такой же след. Так что никаких пуль, никаких ударов тупым предметом. Гиляревский однозначно написал: «На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, развившейся в результате сдавления дыхательных путей через повешение». И нам теперь остается только согласиться с этим выводом специалиста.

Решение человека уйти из жизни — дело всегда очень личное. Наверное, не стоит теперь гадать о мотивах поступка Есенина. Поэт сделал так, как считал для себя нужным в ту минуту.