В лапоточках, словно тень,
Ходит милостник Микола
Мимо сел и деревень.
Стягловица в две тесьмы,
Он идет, поет негромко
Даль холодная впила;
Загораются, как зори,
В синем небе купола.
Дремлет ряд плакучих ив,
И, как шелковые четки,
Веток бисерный извив.
Пот елейный льет с лица:
«Ой ты, лес мой, хороводник,
Роща елей и берез.
По кустам зеленым лугом
Льнут охлопья синих рос.
Белой пеной из озер.
За сухим посошником,
Словно мягким рушником.
По селеньям, пустырям:
«Я, жилец страны нездешной,
Прохожу к монастырям».
Спорынья кадит туман:
«Помолюсь схожу за здравье
Где зовут его в беде,
И с земли гуторит с богом
В белой туче-бороде.
Приоткрыв окно за рай:
«О мой верный раб, Микола,
Обойди ты русский край.
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют».
Говорит, завидя сход:
«Я пришел к вам, братья, с миром —
Исцелить печаль забот.
Тянет с посохом сума.
Собирайте милость божью
Спелой рожью в закрома».
Осень рощи подожгла.
Собирает странник тварей,
Кормит просом с подола.
Прячьтесь, звери, в терему.
Темный бор, — щекочут свахи, —
Открывай, земля, им грудь!
Я — слуга давнишний богов —
В божий терем правлю путь».
Протянулся в райский сад;
Словно космища кудесниц,
Звезды в яблонях висят.
В алых ризах кроткий Спас;
Помолись ему за нас».
У окошка божья мать
Голубей сзывает к дверям
Рожь зернистую клевать.
Колос — жизненный полет».
Пахнет жней веселых пот.
Ели словно купина.
По лощинам черных пашен —
Пряжа выснежного льна.
Пахаря трясут лузгу,
В честь угодника Миколы
Сеют рожью на снегу.
В вечереющий покос,
На снегу звенят колосья
Под косницами берез.
Где жил мальчишкой,
Где каланчой с березовою вышкой
Взметнулась колокольня без креста.
В их бедном, неприглядном быте.
Какое множество открытий
За мною следовало по пятам.
Не мог я распознать:
Приметный клен уж под окном не машет,
И на крылечке не сидит уж мать,
Кормя цыплят крупитчатою кашей.
Я с грустью озираюсь на окрестность:
Какая незнакомая мне местность!
Одна, как прежняя, белеется гора,
Высокий серый камень.
Как будто в рукопашной мертвецы,
Застыли с распростертыми руками.
По тропке, опершись на подожок,
Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
Где тут живет Есенина Татьяна?»
Да вон за той избой.
Аль, может, сын пропащий?»
Но что, старик, с тобой?
Отчего ты так глядишь скорбяще?»
Добро, что не узнал ты деда. «
«Ах, дедушка, ужели это ты?»
И полилась печальная беседа
Слезами теплыми на пыльные цветы.
«Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать.
А мне уж девяносто.
Давно пора бы было воротиться».
Он говорит, а сам все морщит лоб.
Ты не коммунист?»
«А сестры стали комсомолки.
Такая гадость! Просто удавись!
Вчера иконы выбросили с полки,
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и богу негде помолиться.
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Ты все увидишь сам».
И мы идем, топча межой кукольни.
Я улыбаюсь пашням и лесам,
А дед с тоской глядит на колокольню.
«Здорово, мать! Здорово!» —
И я опять тяну к глазам платок.
Тут разрыдаться может и корова,
Глядя на этот бедный уголок.
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя, —
Но все ж готов упасть я на колени,
Увидев вас, любимые края.
Женщина с ребенком.
Уже никто меня не узнает.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.
Люблю мою семью.
Но отчего-то все-таки с поклоном
Сажусь на деревянную скамью.
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.
Как шустрая девчонка
Меня во всем за шиворот берёт.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.
Задрожало зеркало затона,
Брезжит свет на заводи речные
И румянит сетку небосклона.
Растрепали шелковые косы.
Шелестят зеленые сережки,
И горят серебряные росы.
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Которой исповедуется хулиган.
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса.
Мне сегодня хочется очень
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.
В ту страну, куда мы плывём.
Только, знаешь, в душе затаю
Не в плохой, а в хорошей обиде —
Повторяешь ты юность мою.
Я навеки люблю тебя.
Как живет теперь наша корова,
Грусть соломенную теребя?
Исцеляй меня детским сном.
Отгорела ли наша рябина,
Осыпаясь под белым окном?
Я навеки покинул село,
Только знаю — багряной метелью
Нам листвы на крыльцо намело.
Вместо ласки и вместо слез
У ворот, как о сгибшей невесте,
Тихо воет покинутый пес.
Потому и достался не в срок,
Как любовь, как печаль и отрада,
Твой красивый рязанский платок.
Под копытом на снегу.
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
Дремлет лес под сказку сна.
Словно белою косынкой
Оперлася на клюку,
А под самою макушкой
Долбит дятел на суку.
Валит снег и стелет шаль.
Убегает лентой вдаль.
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
Поспевая за ним бежать.
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
Кто-то весело песню поет.
И хотел бы провторить ей я,
Да разбитая грудь не дает.
Ищет звуков подобных в груди,
Потому что вся сила моя
Истощилась еще впереди.
За мечтой идеала земли,
Рано начал на счастье роптать,
Разбираясь в прожитой дали.
Я искал себе мрачного дня
И теперь не могу вторить ей,
Потому что нет сил у меня.
Отражаясь, березы ломались в пруду.
Кудри черные змейно трепал ветерок.
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.
Мимо окон тебя понесли хоронить.
Все мне чудился тихий раскованный звон.
Где слышны вопли и рыданья,
Чужую разделить печаль
И муки тяжкого страданья.
Отраду в жизни, упоенье,
И там, наперекор судьбе,
Искать я буду вдохновенья.
Ямбом и октавой.
Но ныне, в век наш
Я вновь ей вздернул
Грузинские кремнистые дороги.
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги.
Я ныне вспомнил вас.
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!
Словесных рек кипение
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Поэты — все единой крови.
И сам я тоже азиат
В поступках, в помыслах
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется.
В пропасти времен
Есть изысканья и приметы.
Дралися сонмища племен,
Зато не ссорились поэты.
Сжимал все лучшее за горло,
Свобода крылья распростерла.
Своим мотивом и наречьем,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час.
Словесных рек кипение
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Вы всё, конечно, помните,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
В лицо бросали мне.
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
Катиться дальше, вниз.
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму —
Куда несет нас рок событий.
Лица не увидать.
Когда кипит морская гладь —
Корабль в плачевном состоянье.
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
У вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Куда несет нас рок событий.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
Я сообщить вам мчусь,
И что со мною сталось!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
Я знаю: вы не та —
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
Ни капельки не нужен.
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
Вас помнящий всегда
Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой»
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.