ТЕКСТ КАК СВИДЕТЕЛЬ

Последним произведением С. А. Есенина, написанным его собственной кровью 27 декабря 1925 года в номере гостиницы «Англетер», принято считать стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья». Вот оно в том виде, в каком печатается в собрании сочинений поэта:

Милый мой, ты у меня в груди.

Обещает встречу впереди.

без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Одна из них установила, что текст на листке написан кровью. И хотя можно было бы тут же выяснить, была ли это кровь человека или животного, и если человека, то является ли она кровью Есенина, сравнив её с данными родственников поэта, которые принимали участие в работе комиссии, но этого сделано не было.

Вторая экспертиза, почерковедческая, установила, что текст на листке написан рукой Есенина, который находился в необычном психофизиологическом состоянии. Но, во-первых, эта экспертиза проводилась по фотокопиям рукописей, чего никогда не делают в серьёзных случаях, причём рукописи для сравнения были даже не 1925, а 1924 года. И, во-вторых, эти рукописи были написаны автором в обычном состоянии. Можно было бы для сравнения затребовать рукописи Есенина, написанные им в необычном психофизиологическом состоянии, например, некоторые из его писем. Но эксперт ознакомлен с ними не был и свои выводы делал чисто теоретически. Исходя из этого, признать выводы обеих экспертиз окончательными было бы несколько преждевременно.

Ничто не мешает нам проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», который, заметим, не был найден в номере гостиницы «Англетер», как некоторые думают, рядом с мёртвым телом Есенина. Не попал он и на страницы следственного дела о его смерти. Текст этого стихотворения впервые появился в ленинградской «Красной газете. Вечерний Выпуск», где оно было названо «посмертным» стихотворением Есенина (не каждая ошибка так красноречива), 29 декабря 1925 года, в день, когда проводилось вскрытие и вечером которого гроб с телом поэта был отправлен в Москву.

Попытаемся проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», чтобы понять, является ли оно есенинским произведением или это литературная мистификация. Впрочем, мистификацией это назвать трудно. Мистификацией в русской литературе были произведения никогда не существовавших Козьмы Пруткова или Черубины де Габриак.

А стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», подписанное, заметим, не полным именем Есенина, как обычно, а всего лишь инициалами, за подделку которых никакого наказания не бывает, в случае установления его чужеродности творчеству Есенина будет являться криминальной фальшивкой, имеющей прямое отношение к его гибели.

Естественно, что об этом ничего не было известно предполагаемому автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», так как стихи Есенина трёх последних месяцев 1925 года были напечатаны или после его смерти, или где-то далеко, в газете «Бакинский рабочий». Поэтому для своей подделки он выбирает объём в восемь строк. Во-первых, есть свежий есенинский пример в ноябрьском номере журнала «Красная новь», во-вторых, на коротком стихотворении меньше шансов, что называется, «проколоться».

Другая, достаточно неожиданная, характерная примета есенинских стихов, обнаруженная нами, это наличие в тексте почти каждого из них слова «я», то есть, местоимения «я» в именительном падеже, количество таких слов варьируется от одного до двадцати четырёх в стихотворении «Русь уходящая» 1924 года.

Выяснение причины такого словесного предпочтения не входит в нашу задачу. А.А. Блок, например, любил слова «туман», «туманный». Было подсчитано, что в первом томе стихов Блока эти слова встречаются 87 раз, во втором — 61, в третьем — 60 раз.

У Есенина за семь лет, с 1919 по 1925 год включительно, слово «я» встречается в 116 стихотворениях из 127, то есть, без слова «я» им написано всего 11 стихотворений; причём два последних таких стихотворения появились в начале октября 1925 года, а дальше почти за три последних месяца его жизни ни одного стихотворения без слова «я» Есениным написано не было.

Поскольку у предполагаемого автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не имелось в распоряжении собрания сочинений Есенина, которое вышло только в 1926 году, то заметить эту особенность есенинских стихов для него было практически невозможно. Неудивительно, что её нет в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья».

Отсюда сделаем следующий промежуточный вывод: если бы автором стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» был Есенин, то с вероятностью 95% он выбрал бы объём не восемь строк, а другой, и с вероятностью 92% — это стихотворение содержало бы слово «я».

Совершенно очевидно, что это вариант строки «До свиданья, пери, до свиданья» из стихотворения Есенина «В Хороссане есть такие двери…», которое впервые было опубликовано 3 апреля 1925 года в газете «Бакинский рабочий», а затем как заключительное стихотворение вошло в цикл «Персидские мотивы», изданный отдельной книгой в мае-июне 1925 в издательстве «Современная Россия» в Москве тиражом 5 000 экземпляров. Там эта строка является кольцевой для последней строфы стихотворения, которая читается так:

Пусть не смог я двери отпереть,

Ты дала красивое страданье,

Про тебя на родине мне петь.

До свиданья, пери, до свиданья.

Авторы статьи «О последнем стихотворении Есенина» Н. Г. Юсов и С. П. Кошечкин, считая его есенинским произведением, проводят параллель с немецкой масонской песней: «Тихо спи, измученный борьбою…» в переводе Аполлона Григорьева 1846 г., но заметим, что и там строфа:

Да, за гробом, за минутой тьмы,

Нам с тобой наступит час свиданья

И тебя в сияньи узрим мы!

Автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья. »

является не начальной, как в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья», а заключительной строфой стихотворения, и это важно отметить. К тому же обращено оно к умершему человеку.

Надо сказать, что слово «до свиданья» всего однажды встречается в стихах Есенина в уже упомянутом стихотворении «В Хороссане есть такие двери…», но и для писем Есенина это редкое слово, которое использовалось им 2–3 раза за всю жизнь в тех случаях, когда шла речь действительно о будущей встрече.

Гораздо чаще в стихах Есенина встречается слово «прощай». Например, в таких стихах как: «Прощай, родная пуща…», 1916 г.; «Зелёная причёска», 1918 г.; «Прощание с Мариенгофом», 1922 г.; «Цветы мне говорят – прощай», 1925 г.; «Прощай, Баку! Тебя я не увижу», 1925 г.

Отметим, что Есенин никогда не заимствовал свои же строки из напечатанного уже стихотворения, в данном случае из стихотворения «В Хороссане есть такие двери…».

Вспоминаются слова С. А. Толстой-Есениной, сказанные по аналогичному поводу: «В октябре 1925 года он написал стихотворенье «Цветы мне говорят — прощай», в котором повторялись некоторые строки поэмы «Цветы». Это стихотворение Есенин напечатал и тем самым, разумеется, отказался от возможности напечатать поэму». Здесь речь идёт о поэме «Цветы» 1924 года, которую Есенин не включил в собрание своих сочинений.

Поэту, написавшему «Мы теперь уходим понемногу…» или «Отговорила роща золотая…», совершенно незачем было заимствовать строку для нового стихотворения у себя самого. А вот предполагаемому неизвестному автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», чтобы добиться узнаваемости своего произведения, такие цитаты из стихов Есенина были необходимы, как воздух. По такому же правилу пишут и пародии на кого-либо.

Можно отметить, что просто обращение «милый мой», без последующего имени или слова «друг», не встречается ни в письмах, ни в стихах Есенина никогда.

«Мой милый друг» («Памяти Брюсова»);

«Мой милый Джим» («Собаке Качалова»);

«Милый, милый смешной дуралей» («Сорокоуст»);

«Милый мой Толя» в письмах к А. Мариенгофу из-за границы, но нет обращения «милый мой», именно в таком порядке. Возможно, потому что в разговорной речи оно имеет лёгкий негативный оттенок. Например, фраза: «Милый мой, ну что же вы хотите!» совсем не означает, что человек, к которому вы обращаетесь, вам очень нравится, скорее наоборот.

Чтобы подчеркнуть своё душевное расположение, Есенин и в письмах, и в стихах использует удвоение слова «милый» или «дорогой». «Милая, милая Женя!» (письмо к Е. Лифшиц от 8 июня 1920 года), «Дорогая, дорогая» (письмо А. А. Берзинь от 7 августа 1925 года), «милый, милый Монилейб». (Письмо с извинениями к М. Брагинскому, январь 1923 года), «Милый, милый смешной дуралей» (стихотворение «Сорокоуст», 1920).

Обратимся ко второй части этой строки: «…ты у меня в груди».

Такого признания не удостоился от Есенина ни один из его друзей, включая Н. Клюева и А. Мариенгофа, ни одна из его любимых женщин. Он вообще говорил о себе: «я с холодком».

Слово «грудь», иногда во множественном числе, в стихах Есенина прежде всего относится к женщине («Ты сказала, что Саади…», «Море голосов воробьиных») или к берёзке, которая напоминает автору девушку («Мой путь»).

Говоря о себе, поэт редко использует слово «грудь». Гораздо чаще он говорит о сердце, о душе.

Вошла, как горькая отрава.

(«Мой путь») «Ночью жёсткую подушку к сердцу прижимаю» («Песня»).

Дождусь ли радостного дня?

Среди прославленных и юных

Ты был всех лучше для меня.

(«Прощание с Мариенгофом»)

(«Письмо деду») Я вас люблю,

Как шумную Куру,

Люблю в пирах и в разговорах.

Обещает встречу впереди.

Что касается слова «предназначенное», то оно вообще словно взято из какой-то инструкции или технического руководства, и никогда Есениным не применялось, это и неудивительно.

Четыре буквы «н» в одном слове — совсем не подарок для поэта. Оно и так не простое, имеет две приставки, 15 букв и 6 слогов. К тому же за ним следует слово «расставанье» из 4-х слогов и с ударением на третьем слоге.

Как правило, применяя сверхдлинные слова в своих стихах, Есенин окружает их короткими, в 2–3 слога, словами. Иногда одно из них может быть союзом «и» или однослоговым, часто однобуквенным, предлогом.

А вот нетипичный пример из стихотворения 1924 года «Батум»:

С ловкостью собачьей

Однако это всё о деталях. В целом же, любое есенинское четверостишье объединяется, как правило, единым внутренним смыслом и связью. Но в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» в первой строке — прощание, во второй — признание, в третьей — расставание, в четвёртой — обещание. Где единый смысл? Кто с кем расстаётся, почему и куда собирается уходить, по первым четырём строкам совершенно непонятно. Не лучше обстоит дело и со следующими четырьмя строками стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».

Обратим внимание на то, что первая строка стихотворения и пятая начинаются одинаково «До свиданья, друг мой». Казалось бы, перед нами классический поэтический приём — применение анафоры (единоначатия), повтора в начале стиха. Но в случае со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья» нельзя говорить о первом и втором четверостишии, поскольку на листке, где было написано стихотворение, никакого деления на четверостишия нет. Скорее можно предположить, что оно написано двустишиями, как стихотворения «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), «Слышишь — мчатся сани, слышишь — сани мчатся» или «Клён ты мой опавший…». В связи с этим вспоминаются строки из письма Есенина Г. Бениславской, написанного в Баку весной 1925 года: «…поместить двустишиями. Привет Васе Наседкину. Он знает, что такое двустишие…». Из этого отрывка видно, насколько это было существенно для Есенина как автора.

Во всяком случае, никакой разбивки на четверостишия, какую мы видим в современных публикациях стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», в его автографе нет. А значит, применение анафоры бессмысленно, и Есенин это хорошо знал. Например, в стихотворении 1925 года «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» весь текст делится на три четверостишия с помощью слов «Прощай, Баку!».

Любопытно, что даже А. Вертинский, написавший по мотивам стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» свой романс «Письмо Есенина», более известный под названием «Последнее письмо», привёл его текст с помощью анафоры к трём четверостишиям, убрав и слова «милый мой, ты у меня в груди» и «друга», который без руки и без слова.

Вот что у него получилось:

Мне так трудно жить среди людей.

Каждый шаг мой стерегут страданья.

В этой жизни счастья нет нигде.

Как мне страшно уходить во тьму!

Ждать всю жизнь и не дождаться

И остаться ночью одному.

Так и проще будет и нежней…

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Стоит задуматься, почему этот мелодичный, берущий за душу романс, написанный А. Вертинским в 1927 году, записанный на пластинку, не вошёл в золотой фонд русского романса. Текст его вполне в духе жанра, однако романс «Последнее письмо» слушателям практически неизвестен.

На наш, взгляд причина кроется в том, что слово «до свиданья», механически перенесённое из жизнеутверждающего есенинского стихотворения «В Хороссане есть такие двери…» сначала в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья», а затем в тексте романса «Последнее письмо», где оно однозначно связывается с мыслью о смерти, наталкивается на психологическое препятствие со стороны слушателей. Мы не связываем смерть с будничным словом «до свиданья», а главное, не хотим связывать. Наше подсознание ожидает встретить на месте этого слова другое – «прощай».

Сегодня слово «до свиданья» почти совсем вытеснило некогда такое распространённое и в письмах, и в разговорной речи слово «прощай». У В. И. Даля в толковом словаре сказано: «прощай, прости – привет расстающихся. «Прости, коли в чём виноват, не поминай лихом».

Слово «до свиданья» такой смысловой нагрузки не имеет. Расставаясь, люди говорят друг другу «до свиданья», т.е. «до следующей встречи». Но если поискать слово «до свиданья» в письмах Пушкина, Лермонтова или Гоголя, то там мы его не встретим, там есть только слова «прощай», «прощайте».

У Льва Толстого изредка появляется в письмах слово «до свиданья», но только когда речь идёт о конкретной встрече. Двадцатый век постепенно вытеснил слово «прощай» более легковесными «до свиданья», «пока» и т.д., оставив ему незыблемое законное место при прощании в случае кончины кого-либо. Изменившийся быт изменил и язык общения. Поэтому мы испытываем чувство бессознательного сопротивления, когда слышим слово «до свиданья», упомянутое не на своём месте, как в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» или в романсе А. Вертинского «Последнее письмо», где мы ожидаем услышать слово «прощай».

Но вернёмся к нашей пятой строке стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» и сравним её с первой строкой, в которой десять слогов, и среди них три ударных.

Строка пятая: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова».

В ней уже двенадцать слогов, из них четыре ударных. Получив ещё два слога, один ударный и один безударный, пятая строка лишилась ясности смысла. Вместо прощания «без руки, без слова», т.е. молча, без рукопожатия, получился друг «без руки, без слова», фактически инвалид. И вместо того, чтобы поддержать несчастного друга, автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» готовит ему новый удар, намекая на свою близкую кончину.

Словесные казусы, подобные этому, Есенин чувствовал очень хорошо, и никогда бы такого не написал. Это первый аргумент.

Второй — это сам намёк на рукопожатие в такой именно ситуации, при прощании с душевным другом. Если перечитать письма Есенина, то можно заметить, что слова «жму Ваши/твои руки/руку» — это обычная концовка писем к людям, в отношении с которыми у Есенина была или возникала в процессе общения определённая дистанция. С очень близкими людьми поэт прощался в письмах и в стихах по-другому, словами: «обнимаю», «целую», «люблю», «твой», без всякого рукопожатия. Примеры в письмах многочисленны.

Таким образом, в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» имеется противоречие между второй строкой, где «милый мой, ты у меня в груди», и пятой строкой, где описывается расставание, которое не состоялось, в виде сцены с рукопожатием.

У Есенина есть стихотворение, где мы находим естественный для поэта пример дружеского прощания. Это стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» 1925 года. Из биографии Есенина мы знаем, что в апреле-мае 1925 года он находился на лечении в одной из больниц г. Баку с подозрением на скоротечную горловую чахотку. Сколько отчаяния вложено поэтом в письмо от 19 апреля 1925 года к сестре Екатерине при получении этого известия.

«У меня туберкулёз. Скоротечный или не скоротечный, не знаю. Одним словом, кашляю кровью. …Прощай, родная! Обними Шуру. Привет родителям.

…Кашляю. Кашляю с кровью».

И вот стихотворение, в которое переплавились все эти чувства. Посвящено оно В. Болдовкину, брату П. И. Чагина, с которым Есенин подружился в Баку.

Теперь в душе печаль, теперь в душе

И сердце под рукой теперь больней

И чувствую сильней простое слово:

Хладеет кровь, ослабевают силы.

Но донесу, как счастье, до могилы

И волны Каспия, и балаханский май.

В последний раз я друга обниму.

Чтоб голова его, как роза золотая,

Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

Проверим на нём наши промежуточные выводы. Мы видим, что стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» не восьмистрочник, содержит два слова «я» в тексте. Анафора правильно разделяет его на три четверостишья. Понимая разницу в значении слов «прощай» и «до свиданья», Есенин выбирает слово «прощай». Объём его всего лишь на четыре строки больше, чем у стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», но какая у него богатая словесная палитра, настоящая «золотая словесная груда», которой гордился Есенин и которая ни в какое сравнение не идёт с бесцветным, в прямом смысле слова, текстом стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». И сцена прощания с другом проходит не с помощью рукопожатия, а так же, как в письмах Есенина: «В последний раз я друга обниму…».

Стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» было напечатано при жизни поэта только в газете «Бакинский рабочий» 25 мая 1925 года и широкой читательской публике, в том числе и неизвестному автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», знакомо не было, в отличии от нас. Как нельзя лучше стихотворение «Прощай, Баку», выявляет искусственную сущность стихотворения-подкидыша «До свиданья, друг мой, до свиданья».

Казалось бы, здесь особенно по-есенински звучит «печаль бровей». Но всё дело в том, что слово «печаль» в данном случае не существительное, а повелительное наклонение глагола «печалить», отнюдь не синонима глагола «хмурить». Глагол «печалить» одного корня со словами «опека», «опекун» (корень «печа» — забота, хлопоты), и «печалить», по сведениям толкового словаря В. И. Даля, можно только кого-то, но не что-то. То есть, русский язык не позволяет печалить или не печалить брови или что-то ещё. И Есенину, который призывал смотреть всегда в корень слова и сам к этому стремился, труд В. И. Даля был хорошо известен, в отличие от автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».

В качестве доказательства этого утверждения можно привести другой пример. Из-за того, что в почерке Есенина маленькие прописные буквы «г» и «ч» очень сходны по начертанию, литературоведы не устают спорить о том, какое слово написано Есениным в конце десятой строки поэмы «Чёрный человек». Вот отрывок с этой строкой:

Как крыльями птица.

Маячить больше невмочь.

Если же обратиться к словарю В. И. Даля, то там можно найти не один десяток значений этого слова, малознакомых уже современникам Есенина, иначе проблема в понимании последнего слова десятой строки не возникла бы. В том числе, там есть и значение «таскать», «носить», которое использовано Есениным в поэме. Смысл фразы: голове на шее ноги таскать больше невмочь. Таким образом, мы видим, что Есенину были знакомы эти многочисленные значения слова «маячить», которые мы находим в словаре В. И. Даля.

Но и жить, конечно, не новей.

Сразу вспоминается троекратное «конечно» из стихотворения Есенина «Возвращение на родину»:

Но что останется, если убрать слово «конечно» из нашей фразы: «В этой жизни умирать не ново, но и жить не новей». Невелика премудрость.

Известно, как Есенин относился к новизне.

Во-первых, о себе он говорил:

Остался в прошлом я одной ногою…

(«Русь уходящая», 1924 г.)

И моей коснулась жизнь судьбы,

Всё равно остался я поэтом

Золотой бревенчатой избы.

Вижу я, как сильного врага,

Как чужая юность брызжет новью

На мои поляны и луга.

Я могу прочувственно пропеть:

Дайте мне на родине любимой,

Всё любя, спокойно умереть!

Только один этот пример полностью противоречит смыслу заключительной фразы стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», а главное, её духу. Видно, что ничего есенинского в этих якобы многозначительных есенинских словах нет, обычная тавтология, повтор близких по смыслу и звучанию слов (в жизни — жить, ново — новей), за которыми нет ни чувства, ни мысли.

В 1924 году в поэме «Песнь о Великом походе» Есенин вложил в уста Петра Великого почти фольклорное выражение на тему жизни и смерти:

Да и жить не рад…

Сам Есенин любил и ценил жизнь. Даже знаменитому теперь Джиму он внушал, «что жить на свете стоит» («Собаке Качалова», март 1925 г.).

А вот его слова, сказанные летом 1924 года в Ленинграде: «Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь — быть может, потому я захлёбываюсь песней, что жизнь, с её окружающими людьми, так хорошо приняла меня и так меня лелеет. Я часто думаю: как было бы прекрасно, если бы всех поэтов любили, так же, как и меня». И там же: «У меня слава и деньги, все хотят общения со мною, всем лестно, но я в чужом обществе теряюсь — и только для храбрости я пью» (Воспоминания Вл. Ричиотти «Есенин перед самим собой». «Красная газета. Вечерний выпуск». 29 декабря 1926 г.). Привожу здесь эти слова, поскольку воспоминания Вл. Ричиотти не попали ни в один сборник воспоминаний о Есенине.

И разве не о том же стихи, написанные 14 октября 1925 года, за два с половиной месяца до смерти:

Я не жалею, и я не печален.

Мне всё равно эта жизнь полюбилась,

Так полюбилась, как будто вначале.

(«Свищет ветер, серебряный ветер»)

Совсем другое отношение к жизни и смерти мы находим у автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».

И тут можно согласиться с той негативной оценкой, которую дал в 1926 году стихотворению «До свиданья, друг мой, до свиданья» современник Есенина — поэт А. Е. Крученых: «Какое надругательство над жизнью! Какие неуклюжие слова! Какой Сологуб водил рукой Есенина. » («Гибель Есенина». М., 1926 г., с. 10).

Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» представляет собой литературный коллаж из кусочков есенинских стихов, вроде «до свиданья, пери, до свиданья», «друг мой, друг мой», «конечно» и многочисленных эпитетов «милый».

Цель была простая: написать нечто прощальное «под Есенина».

Профессионально текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» сделан плохо:

— имеется раздвоение смысла в пятой строке;

— деформация ритма в третьей строке;

— неоправданное применение анафоры в стихотворении, написанном двустишьями в первой и пятой строках;

— незнание особенностей русской разговорной речи во второй строке;

— неправильное сочетание слов в шестой строке;

— сомнительной мудрости сентенция в седьмой и восьмой строках.

Кроме того, в тексте стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» отсутствует слово «я» — яркая характерная примета есенинских стихов 1919–1925 годов.

По этим причинам считать стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» есенинским можно только в надежде когда-нибудь получить анализ его текста от апологета официальной версии его есенинского происхождения.

1. Отсутствие даже упоминания об этом стихотворении в следственном деле о смерти Есенина, несмотря на то, что следствие велось несколько недель.

2. Отсутствие упоминания об этом стихотворении в дневниках, письмах и разговорах ленинградских литераторов до опубликования его текста в «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г.

3. Несовпадение свидетельских показаний В. Эрлиха и Г. и Е. Устиновых, которые не были рассчитаны на чтение посторонними лицами, и их же литературных воспоминаний о Есенине, особенно в описании событий последнего дня жизни поэта 27 декабря 1925 г.

4. Ссылка Вольфа Эрлиха на то, что он забыл о подаренном ему стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья». Из воспоминаний А. Берзинь известно, что он мог без ошибки по памяти записать весь текст поэмы Есенина «Песнь о Великом походе». Но в «Англетере» он забывает о стихотворении, написанном кровью, о портфеле с доверенностью, о том, что на доверенность полагается ставить печать.

Забывчивость В. Эрлиха, связанная со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья», продолжалась и в 1926 году. На просьбу С. А. Толстой-Есениной, собиравшей материалы для музея Есенина, принести автограф этого стихотворения для пересъёмки ленинградскому фотографу В. В. Преснякову Эрлих отреагировал только 27 мая, а затем просто забыл об автографе почти на полгода. Вот что писал Пресняков Софье Андреевне 24 мая 1926 г.:

«Наконец объявился Эрлих и для начала — надул, обещав принести автограф в воскресенье и не исполнив этого», и через пять месяцев 21 октября 1926 г: «Посылаю Вам один экземпляр автографа Сергея Александровича. Оригинал до сих пор у меня, так как Эрлих после неприятного разговора со мной скрылся, конечно, не заплатив, как и подобает действовать арапу плохой марки».

Согласитесь, что с дорогой для тебя вещью так не поступают, тем более с последним творением знаменитого поэта.

5. В автографе стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» нет разделения текста на две строфы. В то время как первая публикация текста в ленинградской «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г. в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть» имеет разделение на две строфы, причём не по четыре строки, как оно делится сейчас, а на четверостишье и пятистишье, где слова «без руки, без слова» выделены в отдельную строку. Такой произвол говорит о том, что на момент публикации автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не был известен Г. Устинову, только текст. Текст написать гораздо проще, чем квалифицированно подделать автограф, для этого требуются и образцы почерка, и время, и специалисты.

6. Промежуток времени длиной в один месяц между публикациями в печати текста стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» — 29 декабря 1925 г. и фотокопии автографа — 28 января 1926 года. За это время вполне было возможно перенести его текст на бумагу есенинским почерком, особенно если подключить к этому определённые службы, которые всегда имелись в России и до революции, и после. Известный пример — письмо Б. В. Савинкова гражданину Дзержинскому накануне выпадения террориста с высоты пятого этажа в мае 1925 г. на Лубянке.

7. Упоминание о том, что стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» было написано Есениным собственной кровью по причине отсутствия чернил в номере «Англетера». Многочисленные свидетельства родственников и знакомых Есенина, а также строки его стихов и писем и, в первую очередь, конечно, сами рукописи поэта говорят о том, что в качестве любимого инструмента для письма у Есенина был карандаш: простой, чернильный или цветной, который всегда был при нём, а чернила были совсем не обязательны.

Эта деталь — написание стихотворения кровью — была придумана, чтобы отвлечь внимание от нежелательных вопросов: почему нет предсмертной записки, откуда у Есенина раны на голове и руках, почему у него такая нехарактерная для повесившегося поза и растерзанный вид. К тому же, отдельные несовпадения в почерке можно было объяснить необычным способом записи.

Но очень скоро появилась в печати другая редакция этих воспоминаний, как писалось в комментариях, «расширенная и дополненная», с новыми колоритными деталями, в том числе и о том, что сборник «Страна советская», оставленный Есениным для Нины Александровны 21 февраля 1925 года, был надписан его кровью, но затем эта книга была у неё украдена. С тех пор именно этот вариант воспоминаний Н. А. Табидзе о Есенине время от времени переиздаётся. Более того, некоторые ретивые литературоведы через много лет после смерти Н. А. Табидзе стали приписывать ей слова о том, что и стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин записал своей кровью, поскольку не было чернил в гостинице.

Факт мифотворчества очевиден, но оказалось, что не для всех. В связи с этим несколько замечаний. Если, действительно, случаи написания кровью со стороны Есенина имели место, то почему об этом ничего не написали в своих воспоминаниях ни муж Н. А. Табидзе — Тициан Табидзе в 1927 году, ни другие грузинские поэты, ни русские служащие редакции тифлисской газеты «Заря Востока», дружившие с поэтом, например, журналист Н. К. Вержбицкий. И почему об этом вспомнили только в 1965 году и позже, когда проверить что-либо было уже невозможно.

Попытка обратиться к автографу воспоминаний окончилась ничем. Родственники Н. А. Табидзе сообщили, что авторизованная машинописная рукопись находится в Музее литературы Грузии в Тбилиси, откуда поступил ответ, что воспоминаний Н. А. Табидзе о С. А. Есенине у них в фондах нет.

По этому поводу вспоминается случай с Н. Н. Горбачёвым, который в начале 1926 года написал «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)» и выдал его за есенинское стихотворение. На вопрос, зачем он это сделал, тот ответил: «А на мёртвых валить легче». Эти слова вполне можно было бы поставить эпиграфом ко всей истории со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья». Само это стихотворение, по всей вероятности, и в самом деле оказалось посмертным для Есенина.

• Назад
• Вперёд >>

Комментарии

Добавить комментарий

Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.